, тем более что женщина, кажется, ошиблась номером. Во всяком случае, мне ее голос незнаком, это во-первых, а во-вторых, я вовсе не Александр.
– Вы, Александр, даже не спрашиваете, почему я назвала вас циником, наверное, вас так называют часто.
– Я даже не спрашиваю, почему вы меня называете Александром.
Следует пауза. Собеседница, видно, переваривает информацию. Я пользуюсь этим и увеличиваю звук в приемнике:
«…так сыграли московские динамовцы. Теперь познакомим вас с результатами других встреч. Очередную победу одержал «Локомотив»…»
Я шепчу под нос слова из разряда ненормативной лексики, а моя собеседница наконец охает и извиняющимся тоном поправляется:
– Алексей. Простите, вас звать Алексей.
Интересно, в какие святцы она заглядывает? Впрочем, суть в другом. Циником она назвала именно меня. Не ошиблась, значит, адресом. Чем же я заслужил такое?
Женщина на расстоянии прочла мой вопрос и задала свой:
– Скажите, Алексей, а если бы Надежда Солохова была вашей сестрой или женой, вы бы тоже вот так, улыбаясь, рассказывали об этом?
Приехали. Имя – ладно, с моим именем разобрались, но кто такая Солохова? Не сестра и не жена – это точно подмечено. Солохова… Стоп! Ну, правильно. Женщина прибежала с работы, накормила семью, закончила постирушки, приняла ванну, теперь сидит высыхает и читает газеты. Все логично. В сегодняшнем номере моего ничего нет, а вот во вчерашнем, в обзоре происшествий…
Я шарю взглядом по столу, который напоминает заброшенный склад макулатуры, нахожу газету. Вот моя колонка. Здесь десятка полтора фамилий… Солохова. «Но вые веяния в мире криминала достигли наконец и глубинки…»
Все, мне достаточно первой фразы, дальше могу вспомнить написанное вплоть до запятой. В деревне Ореховке случилась поножовщина. Дело это, в обшем-то, по нынешним временам не такое уж редкое, но тут лезвия кухонных ножей скрестили двадцатилетняя Ольга Малюшкина и двадцатисемилетняя Надежда Солохова. Победила молодость. Победительницу доставили в милицию, побежденную – в морг.
С чего бы это я улыбался? Я вообще, когда пишу, не улыбаюсь. Мне эти криминальные хроники – как кость в горле, надоели уже, устал я от них. Моя воля – я бы вообще такого не печатал, но шеф говорит: раз читают – значит, надо публиковать. Теперь вот и сам вижу, что читают. Но счастье от этого грудь не распирает. Я пропустил результат динамовской игры. И потом, надо как-то объясниться с любительницей ночного чтения газет.
– Скажите, а почему вы обратили внимание на эту историю?
– Я жила когда-то в Ореховке. То, что происходит там и в других деревнях, – это трагедия, понимаете? А вы так игриво пишете…
– А когда убивают в городах – это нормально?
– Ненормально, очень даже ненормально! И нельзя об этом с усмешечкой рассказывать, вот что я хочу сказать. Тут в набат бить надо, а вы… вы… Вы юморески из трагедии делаете, понимаете?
Господи, уж кого любят у нас учить, так это журналистов. И о чем надо писать, и как. Ну что ей ответить?
– Чехов тоже писал смешно о печальном.
– Вы что же, себя с классиком сравниваете?
– Чехов писал в расчете на умного читателя, который мог увидеть в его рассказах главную мысль.
Пауза. И далее – всплеск обиды:
– Молодой человек, у меня, между прочим, два высших филологических образования, и вы просто не имеете… Вам никто не давал права вот так… Я хотела как лучше, но придется звонить Виталию Родионовичу!
Виталий Родионович – мой шеф. Вставит он мне завтра клизму или нет, зависит от того, кто эта дважды образованная женщина. Я смотрю на табло определителя. Ее телефон начинается с пятерки. Это значит, филологиня из элитного района. Как, интересно, она узнала мой номер?
Звоню в приемную редакции. Трубку берет Элла.
– Привет, – говорю я.
– Леха? Как хорошо, что ты позвонил, сижу тут одна, как дура…
– Ну почему «как»?
Элла не обижается, хихикает, тут же начинает возмущаться, но не по моему адресу:
– Кому нужны эти дурацкие дежурства, а? Ведь все равно же никто никакой информации не дает.
– И ты никому никакой информации не даешь? Мой телефон у тебя сегодня никто не спрашивал?
– Ну как же, сама Кульбакина звонила, из администрации. Чего она хотела, а?
– Элка, – грозно говорю я. – Если ты еще кого-нибудь на меня наведешь, знаешь, что я с тобой сделаю?
– Изнасилуешь? – живо интересуется она.
– Не
