ассказать о нём другим животным. Они договорились встретиться в большом сарае, как только мистер Джонс благополучно уберется с дороги. Старый Майор (так его всегда называли, хотя имя, под которым его выставляли, было «Краса Виллингдона») пользовался на ферме таким уважением, что все были готовы потерять час сна, лишь бы услышать, что он скажет.
В дальнем конце большого сарая, на возвышении, на соломенной подстилке под фонарем, свисавшим с балки, устроился Майор. Ему было двенадцать лет, и в последнее время он несколько располнел, но всё ещё оставался величественной свиньей, выглядевшей мудро и доброжелательно, несмотря на то, что его клыки никогда не подпиливались. Вскоре начали прибывать и другие животные, устраиваясь поудобнее, каждое на свой манер. Первыми появились три собаки – Блюбелл, Джесси и Пинчер, а за ними свиньи, которые расположились на соломе прямо перед помостом. Куры взгромоздились на подоконники, голуби вспорхнули на стропила, овцы и коровы улеглись позади свиней и принялись жевать жвачку. Две ломовые лошади, Боксёр и Клевер, вошли вместе, ступая очень медленно, осторожно опуская свои огромные волосатые копыта, чтобы не раздавить какое – нибудь маленькое животное, спрятавшееся в соломе. Клевер была крепкой кобылой, приближающейся к среднему возрасту, которой так и не удалось полностью восстановить свою фигуру после четвертого жеребёнка. Боксёр был огромным конём, почти восемнадцати ладоней в высоту, и таким же сильным, как любые две обычные лошади вместе взятые. Белая полоска на носу придавала ему несколько глуповатый вид, да и вообще он не отличался выдающимся умом, но все его уважали за твёрдость характера и огромную работоспособность. За лошадьми шли Мюриэль, белая коза, и Бенджамин, осёл. Бенджамин был самым старым животным на ферме и самым вспыльчивым. Он редко говорил, а когда говорил, то обычно отпускал какое – нибудь циничное замечание – например, говорил, что Бог дал ему хвост, чтобы отгонять мух, но что лучше бы не было ни хвоста, ни мух. Единственный среди животных на ферме, он никогда не смеялся. Если бы его спросили, почему, он ответил бы, что не видит ничего смешного. Сам того не сознавая, он был предан Боксёру; они обычно проводили вместе воскресенья в маленьком загоне за садом, паслись бок о бок и никогда не разговаривали.
Обе лошади только улеглись, когда выводок утят, потерявших свою мать, забежал в сарай, слабо попискивая и тыкаясь туда – сюда, чтобы найти место, где их не затопчут. Огромной передней ногой Клевер соорудила вокруг них что – то вроде стены, и утята, уютно устроившись за ней, быстро заснули. В последний момент в сарай грациозно вошла, жуя кусочек сахара, Молли, глупая хорошенькая белая кобыла, которая таскала двуколку мистера Джонса. Она заняла место впереди и принялась поигрывать белой гривой, надеясь привлечь внимание к красным лентам, вплетённым в неё. Последней пришла кошка, которая, как обычно, огляделась в поисках самого теплого места и наконец втиснулась между Боксёром и Клевер; там она довольно мурлыкала на протяжении всей речи Майора, не слушая ни слова из того, что он говорил.
Теперь все животные были здесь, кроме Моисея, ручного ворона, который спал на жердочке за задней дверью. Когда Майор увидел, что все устроились поудобнее и внимательно ждут, он откашлялся и начал:
– Товарищи, вы уже слышали о странном сне, который я видел прошлой ночью. Но я вернусь к этому сну позже. Сначала я хочу сказать кое – что ещё. Я не думаю, товарищи, что пробуду с вами ещё много месяцев, и перед смертью считаю своим долгом передать вам ту мудрость, которую приобрел. Я прожил долгую жизнь, у меня было много времени для размышлений, когда я лежал один в своем стойле, и я думаю, что могу сказать, что понимаю природу жизни на этой земле не хуже, чем любое животное, живущее сейчас. Именно об этом я и хочу с вами поговорить.
– Итак, товарищи, какова природа этой нашей жизни? Давайте посмотрим правде в глаза: наша жизнь несчастна, тяжела и коротка. Мы рождаемся, нам дают ровно столько пищи, чтобы поддерживать дыхание в наших телах, и тех из нас, кто способен на это, заставляют работать до изнеможения; и в тот самый момент, когда наша полезность подходит к концу, нас убивают с отвратительной жестокостью. Ни одно животное в Англии не знает счастья или досуга после того, как ему исполнится год. Ни одно животное в Англии не свободно. Жизнь животного – это страдание и рабство: это простая истина.
– Но разве это просто часть естественного порядка вещей? Потому ли, что наша земля так бедна, что не может обеспечить достойную жизнь тем, кто на ней живёт? Нет, товарищи, тысячу раз нет! Почва Англии плодородна, климат благоприятен, она способна в изобилии давать пищу несравненно большему числу животных, чем ныне населяет её. Одна эта наша ферма могла бы содержать дюжину лошадей, двадцать коров, сотни овец – и все они жили бы в комфорте и достоинстве, которые сейчас почти за пределами нашего воображения. Почему же тогда мы продолжаем пребывать в этом жалком состоянии? Потому что почти все продукты нашего труда украдены у нас людьми. Вот, товарищи, ответ на все наши проблемы. Он выражается в одном – единственном слове – человек. Человек – единственный настоящий враг, который у нас есть. Уберите человека со сцены, и коренная причина голода и переутомления будет устранена
