кутами пар и скрипучий шаг старого в этом году мороза, заполняющий собой предрассветную лесную тишину, прозрачную и едва уловимую, как сама жизнь.
Я прицеливаюсь в последний раз, чувствую замерзшим пальцем холод изогнутого курка, чувствую пульс… До весны ещё далеко. До неё необходимо дожить. Я доживу. А эта лань нет.
Дождь смыл почти весь снег. В Кантоне его совсем не осталось, но в лесу то тут, то там ещё виднеются белоснежные островки, покрытые толстой ледяной коркой. Эта корка неприятно хрустит под ногами, поэтому я стараюсь обходить стороной снежные проплешины. И всё же в мартовском лесу, мороз в котором будет царствовать ещё несколько недель, постепенно сокращая свои владения до ночных и сумеречных часов, сложно скрывать своё присутствие – каждый неосторожный шаг разлетается по округе с десятикратно преувеличенным треском. Однако сейчас я уже могла не переживать об этом. Разделанная лань за моими плечами ознаменовывала окончание охоты.
Лань попалась небольшая, но сам факт того, что она мне встретилась, говорил о том, что скоро начнётся оттепель – животные возвращаются к стенам Кантона, а это значит, что голодный период скоро закончится. Официально находиться за стенами Кантона запрещено, не то что охотиться, но ликторы этим правилом, естественно, пренебрегают. Кантон-А самый бедный из всех десяти Кантонов в Дилениуме, и ликторов сюда присылают соответствующих. Если в Кантоне-J ликтор мечтает служить, Кантон-А – это страшный сон любого военнослужащего. Можно сказать, что сюда ссылают на службу “неугодный” Дилениуму ликториат. Поэтому среди этого сброда иногда можно отыскать толковых парней, сосланных в “А” за политические или иные личностные взгляды, противоречащие режиму Дилениума, однако среди них, конечно, больше отморозков и настоящих головорезов, угнетающих и даже терроризирующих местное население. Разные случаются истории с участием этих парней. К примеру, в прошлом году один из них по-любви женился на местной девушке, чем буквально спас её и её немногочисленное семейство от голодной смерти во время очередной голодной зимы, а его кузен, известный нечеловечески высоким ростом и неестественно ровной первой сединой на висках, спустя месяц после этого радостного события до смерти забил бездомного ребёнка, попытавшегося своровать у него буханку хлеба. Хлеб остался у ликтора, а забитый до смерти несовершеннолетний вор остался лежать в центре города, пока труп не убрали по приказу его убийцы. Никто словно ничего и не заметил. Потому что в этих краях всегда прав тот, у кого в руках оружие…
Я машинально поправляю винтовку за плечами. Старая, с приделанным к ней самодельным глушителем из масляного фильтра, она уже который год спасает нас от голодной смерти. Пока оголодавшие ликторы отстреливают дичь с южной стороны Кантона, иногда рыща в поисках добычи у западных и восточных стен, мы с Эльфриком орудуем с северной стороны стены, непроходимой и действительно опасной части леса. Здесь можно найти всё: болота, ядовитые растения, ядовитых насекомых и непроходимые дебри из вьющихся кустов. Но еще здесь водится добыча. И её здесь, что очевидно, больше, чем в тех частях леса, в которых ликторы бродят десятками и шумят громкими пулемётными очередями.
Не опасно ходить по опасной части леса, если ты знаешь тайные, годами проверенные и проторенные собственными ногами тропы. Однако я всё равно начеку. Голод – страшная сила, способная отключить в человеке чувство самозащиты. На пороге весны, не менее голодной, чем её предшественница зима, какая-нибудь пара ликторов (обычно они не ходят по одному – страх всегда сильнее их) может отважиться направиться со своими шумными пулемётами чуть севернее от привычной им территории – и что тогда?
Опасное это время года. Очень опасное. Голодные звери начинают просыпаться после зимней спячки, голодные люди начинают звереть…
Я резко оборачиваюсь из-за хруста ветки, раздавшегося приблизительно в ста метрах за моей спиной. Ничего не вижу. Только предрассветная синь, с каждой минутой всё более равномерно рассасывающаяся между черными стволами деревьев. Поправляю на плече мешок с разделанной ланью, стою еще тридцать секунд и, убедившись в тишине, продолжаю движение по направлению к стене.
Лань вышла килограмм на двадцать пять, не больше. С собой я забрала около десяти кило, остальное подвесила в переделанном перед зимой мной с Эльфриком убежище, устроенном на старом дубе. Убежище получилось неплохим: подобие небольшого домика, способного вместить двух человек, только без высокого потолка и полноценных окон, через которые внутрь могли бы пробраться такие животные, как, например, рысь. Одна пыталась, за что мы сказали ей искреннее спасибо, подстрелив кошку с земли – благодаря этой встрече в январе у нас появились мука и масло: выменяли на мех. И всё равно этого уже тогда было мало. Теперь, когда за нашими спинами стало больше голодающих ртов, мы с Эльфриком напрочь забыли о том, что какую-то часть добычи можно хранить про запас – всё добытое нами расходилось в течение суток.
Одним декабрьским вечером, после суточного шатания по лесу в очередной раз вернувшись домой с одним лишь хворостом для растопки камина,
