Ослепительно сверкали огни электросварки, к не остывшим еще переборкам крепились койки, трапы, крышки люков, устанавливались поручни и леерные ограждения. Гул компрессоров сливался со скрежетом и грохотом сотен сверл, зубил, чеканов…
В кубрике непривычно и приятно пахло свежим деревом – мастер Савелий Койча со своими столярами старался создать возможно больше удобств для зенитчиков. «Разве это жизнь, если кругом одно железо? – рассуждал Койча. – Кажется, невеликое дело – деревянный стол или скамья под казенным местом, а человеку приятно, и отдохнет он душой и телом, потому как дерево – это сама жизнь на Земле».
Порой могло показаться, что Мошенский и экипаж плавбатареи растворились в общей рабочей массе, в скрежете, грохоте и гуле… Но так только казалось. С каждым днем Мошенский все более обретал себя как командир.
Каждое утро на пыльной заводской земле выстраивалась разномастная, но уже довольно длинная цепочка старшин и матросов. Кто-то из лейтенантов рапортовал о наличии людей и готовности их к работам. Такое было нелишним: подчиненные видели своего командира, он видел своих подчиненных.
Люди прибывали. Знакомиться с ними почти не было времени. В блокнот, сделанный из разрезанной пополам общей тетради, Мошенский уже занес фамилии пятидесяти человек, прибывших из запаса, а также старшин и краснофлотцев кадровой службы – радиста Дмитрия Сергеева, присланного из ОВРа, Михаила Бойченко – командира отделения сигнальщиков плавбатареи, из школы младших командиров, пулеметчиков Павла Головатюка и Устима Оноприйчука – с эсминца «Шаумян»… Отдельным списком значились краснофлотцы-зенитчики из Балаклавской школы морпогранохраны НКВД, народ дружный, подтянутый, постоянно готовый взяться за любую трудную работу. Они стали опорой Мошенского.
Прибыли на плавбатарею трое выпускников-лейтенантов из Черноморского высшего военно-морского училища. Таким подкреплением Мошенский втайне гордился – три лейтенанта с высшим военно-морским образованием! Хорошо, что молодые, только со «школьной скамьи». С ними легче сработаться. И Мошенский, не теряя времени, уже приглядывался к лейтенантам, изучал их; он привык к ним сразу и легко различал. Михаил Лопатко – коренастый, круглолицый, жизнерадостный, Семен Хигер – худой, чернявый, высокий; в меру почтителен и вежлив, но глаза с хитринкой. Николай Даньшин – серьезный, неразговорчивый блондин с тонкими чертами лица, самолюбивый.
Лейтенанты в свою очередь тоже приглядывались к Мошенскому, обменивались между собой первыми впечатлениями. «Командир как командир. Деловой», – сказал Лопатко. «А мне он что-то не очень… – заявил Хигер. – Во все сам лезет». Кого-то ему Мошенский напоминал… Педантичный, выдержанный, что-то постоянно перепроверяющий, чего-то вроде бы опасающийся… Нет, первое впечатление лейтенанта Хигера было не в пользу Мошенского. Однако тем-то она и примечательна, военная служба, что командира подчиненный себе не выбирает, а потому должен четко исполнять порученное дело и забыть о своих эмоциях.
Даньшин
