видел я Петра Великого на картинах, там у него лицо совсем другое, опять же волосы у него темные, а ты русоволосый.
– Ну так то дед мой. А моих портретов разве не видел?
Ого! Что это? Зависть с обидой в одном флаконе?
– Погоди. Так ты Петр Второй?
– Ну да, – расправляя плечи, с гордым видом заявил парнишка.
Чудны дела Твои, Господи. Это что же получается, паренек настолько сросся со своим образом, что сам во все поверил? А с другой стороны, отчего-то не было сомнений, что все именно так и есть.
– Что ты тут делаешь? – спросил подросток, и сразу стало понятно: он привык к повиновению и к тому, что на его вопросы непременно отвечают.
– Признаться, и сам не знаю, – развел руками Сергей Иванович.
– А чего дорогу заступил?
– Дорогу? – Буров растерянно огляделся.
Да нет. Ничего не изменилось, как была снежная целина гладкая и девственная, так и есть. Ну прямо как в том анекдоте получается – это когда сидит один на рельсах, подходит к нему другой и говорит: «Подвинься».
– Да тут вроде и нет никакой дороги.
– Может, и нет, – буркнул малец, – но мне прямо надо, а ты дорогу заступил.
– А куда ты едешь?
– Ты как разговариваешь с императором?!
– А ты переедь меня, да и езжай с Богом, – самодовольно скалясь, заявил Буров, отчего-то уверившись, что поступить так этот вздорный мальчишка никак не сможет. Нельзя ему, и все тут. – Ну раз уж давить не станешь…
– К сестре я еду, к Наталии. Она меня ждет, – вдруг перебил его мальчишка, как видно смирившись, что ему не отвязаться от этого странного путника, упорно не желающего уступать дорогу.
– И где она?
– Вестимо где. В раю.
– И что, она звала тебя в гости?
– Не звала. Только сестрица завсегда мне рада была и сейчас обрадуется. Уйди с дороги, Христа ради, Сергей Иванович. – А вот теперь боль и мольба слышатся.
– А куда спешить-то? Там у вас вечность впереди, еще наболтаетесь.
– Устал я. Хочу покоя.
– А вот я, представь себе, хочу волнений, хочу боли, хочу хоть что-нибудь почувствовать, а не эту пустоту. А ведь мне годков куда больше твоего. Но я хочу, а ты устал.
Казалось бы, отойди в сторону. Чего мешать мальчишке, раз уж он принял решение. Но Буров точно знал: поступи он так, и ему опять останется пустота. Белая, неприкаянная, без холода, без запаха – пустота. А вот этого не хотелось категорически. Хотелось снова ощутить себя живым, прожить пусть не свою жизнь, а чужую, но жить, а не блуждать по бесконечной снежной пустыне.
– А ну-ка, подвинься.
Он быстро взобрался на облучок, так что мальчишка не успел ничего предпринять, и в одно мгновение вырвал у него вожжи. Он никогда не управлял лошадьми и даже не представлял, как это делается. Но не мальца же просить, в самом-то деле. Тот поведет сани только в одном
