думе сейчас заправляет всем князь Одоевский. А он товарищ Гурьян Гурьяныча. В его деле свою долю имеет. Не знали?
Никита Романович от великого удивления сделал брови домиком.
– Князь Одоевский? В торговле? Долю?
– Ну да. Но это только между нами… Да и к остальным боярам, как нам видится, подходец поискать можно.
Дальше свои карты Валентин решил не раскрывать, хотя сказать ему было что – ведь предварительный зондаж боярских настроений и пожеланий Прозоров провел весьма тщательно. В принципе бояре были готовы практически на любые уступки, лишь бы уничтожить существующее разделение государства. И на включение в думу Никиты Романовича и его людей в том числе. Торговля шла лишь вокруг количества новых членов. И даже пересмотра состава опекунского совета они не требовали. На двух позициях твердо стояли бояре, не собираясь уступать ни пяди: Ливонская война должна быть продолжена до победного конца, а ересь жидовствующих не может быть легализована ни под каким соусом. Но эта информация сейчас для боярина Захарьина была явно избыточной. Пусть для начала заглотнет наживку, пусть сделает навстречу хотя бы шажочек.
Никита Романович покачал головой и проговорил с явным сожалением:
– Да, Михайла… Добрый из тебя посол получился. В корысти тебя заподозрить трудно. Ведь у Митряевых вкупе с Прозоровыми деньжат поболе будет, чем у всех членов боярской думы, вместе взятых. Чего же ты можешь еще желать для себя? Боярства? Так зачем оно тебе? Все, что нужно для жизни, у тебя есть, а боярство лишь хлопот прибавит – по первому царскому зову на коня садиться да меч в руки брать. Вот и получается, что нет в этом деле у тебя личной корысти. А раз так, значит, действительно болеешь ты лишь за государство. Ладно, Михайла… Потом как-нибудь продолжим. Ну что? Поглядел на тронную палату?
От столь резкого перехода Валентин аж глаза выпучил.
– П-поглядел… – слегка запинаясь, ответил он.
– Ну, пойдем. Я по делам, а тебе и отоспаться недурно было бы.
Они поднялись и пошли к дверям, и только уже у самых дверей Никита Романович обронил загадочную фразу, столь удивившую Валентина:
– Появиться бы тебе здесь года два-три назад…
«Что значат его слова? – гадал Валентин, уже попав в свою комнату и сбрасывая с себя одежду, чтобы улечься в постель. – Три года назад мое предложение было бы в самый раз, а ныне? Что, уже поздно? Почему? Ведь всем известно, что Никита Романович Захарьин здесь главный. Он вертит царевичем Иваном, он задумал проект под названием «Опричнина», и он его осуществил. Все делается исключительно по его слову. Исключительно. По крайней мере, так считается. И вдруг он себя ведет так, будто ему приходится считаться еще с чьими-то интересами. Причем эти чьи-то интересы не просто отличны от его интересов, но и прямо противоположны им. Получается, он не главный? Или я просто тороплюсь и простую
