попрощался. А коллежский советник резво разгладил бархатные усы, что означало и высшую степень любопытства, и нервозность, и даже решимость действовать. Смотря по обстоятельствам.
Поднявшись в Управление сыска, он вызвал Джуранского, томившегося без дела, и дал срочные поручения: с утра установить за особняком Одоленского филерское наблюдение, постоянно. Это во-первых. А еще проверить списки пропавших за последние три дня людей: нет ли подходящих под возраст и описание «обрубка», тьфу, то есть обнаруженного тела.
Ротмистр не успел покинуть кабинет, а в дверь заглянул Мищук:
– Там извозчик просится. Пускать?
Ванзаров освободил Пряникова от охраны с винтовкой, за что был им доставлен на Офицерскую вихрем. Видимо, осмелевший мужик примется теперь канючить деньгу. Ладно, может, еще что вспомнит.
Никифор вошел бочком, поглядывая назад.
– Тебе чего? – строго спросил Родион Георгиевич.
– Так… эта… вон… да, значица… он эта…
– Кто?
– Барин.
– Какой барин, любезный?
– Самый тот, так, то… важный… лошади, ох, мля, его… а, синю сжадил…
– Это, который сундук вез?!
– Ага, он.
– Не обознался?
– Не… эта… отпусти, вашбродь… лошадь… не поена…
Родион Георгиевич резво подлетел к двери, развернул Никифора и толчком выставил прочь.
Августа 6-го дня, года 1905, полчаса ранее, припекает изрядно.
Рядом с Финским пригородным вокзалом
Столица жужжала развороченным ульем. Тут и там собирались стайки граждан, озабоченных судьбой отечества вообще и желанием размять глотку особенно. Кружки возникали около каждого несчастного, имевшего неосторожность купить свежую газету, а тем более развернувшего ее прилюдно. Откуда ни возьмись, слетались эксперты, знавшие высочайший указ назубок и требовавшие дискуссии.
Признаться, исторический момент общество приняло с обидным для властей небрежением. Вместо выражений восторга и всяческих похвал мудрому правлению, слышались крики «позор» и «обман» и даже страшно представить: «конституция» и «парламент». Ну что будешь делать, все мало российскому обывателю: дали ему палец, так норовит всю руку оттяпать. Полиции приказано было бдеть, но без рукоприкладства.
Старший городовой Иван Трифонов как раз заступил на дневной пост, обходя вверенную привокзальную площадь с твердым намерением не допустить беспорядков, каковых пока не наблюдалось вовсе. Кипение политической жизни в заневском уголке Петербурга было наитишайшим. Одни господа отправлялись на дачи, другие – приезжали дневными поездами. Забытые коробки и помятые свертки – вот главные заботы местной публики.
Трифонов сделал неторопливый кружок, прогнал с глаз долой попрошайку, помог пожилой даме погрузить баул на извозчика, указал, как пройти на Новгородскую, и даже погрозил фабричному, сумевшему в такую жару
