и притом не в виде редкого исключения, а как заурядное явление повседневной жизни. Любовь сама по себе есть самоотвержение, добровольная, радостная жертва своим эгоизмом, водворение Бога и ближнего в уме и сердце, прежде нераздельно полными самим собой, своей эгоистичной индивидуальностью. Нельзя и служить делу любви без самопожертвования, без ежеминутного подчинения своих прихотей воле любимого Отца Небесного, благу любимых ближних. Утверждение совопросников века сего, будто во всей деятельности соработника Божьего нет и тени самоотвержения потому, что он находит радостное удовлетворение в самопожертвовании, – не что иное, как хитроумный софизм, не выдерживающий критики. Самоотвержение, самопожертвование ничего общего с холодным, черствым, мрачным аскетизмом подневольного холопа, со скрежетом зубовным и ожесточением совершающим свое спасение, не имеет. Этот мрачный холоп не сам отвергает себя, а делает это из-под палки, повинуясь грозной воле измышленного его злым сердцем взбалмошного, грозного, жестокого божества; где же тут сомоотвержение, сомопожертвование?! Все дело в том, что мы любим, в чем полагаем сокровище и радость нашу. Самоотвержение, самопожертвование – совсем не порождение мрака и скорби, не сопровождаются ими и не ведут к ним, напротив, там нет истинного самоотвержения, истинного самопожертвования, где они соединены с самопринуждением, с мукой. Если мы любим ближнего, мы с радостью многим пожертвуем для него, и радость эта не только не уменьшит нравственного достоинства наших действий, но, напротив, обратит жертву в милость, холопскую покорность в богоугодное, добровольное, радостное самоотвержение, достойное свободы славы чад Божьих.
Братолюбие становится не трудным подвигом, а естественным проявлением торжествующей, деятельной любви. Организация жизни на основах любви и братства перестает казаться несбыточной утопией, а, напротив, становится насущной потребностью, самым заветным дорогим желанием любящего духа. На этой низшей ступени святой гармонии духа, когда во имя любви отрицают права разума и ощущений, деятельное служение на дело стройной организации добра в жизни еще непосильно, так как отрицание прав разума делает невозможным систематичное, неуклонное, разумное служение на трудное дело организации добра в этом мире, который весь во зле лежит, а отрицание прав ощущений делает бессмысленной всякую реорганизацию земной жизни, огульно отрицая всю земную жизнь во всей ее совокупности. Но горячее инстинктивное сочувствие ко всякому проявлению братолюбия в жизни настолько неизбежно, что может служить типичным признаком начала царства любви.
Религия доросла до поклонения Богу в духе и истине. Только теперь буква текста и обряда перестает быть мертвящею, оживленная животворящим духом любви. Только теперь жертвы перестали быть подкупом, хваления – лестью, богослужения – чародейством и все отношения к Богу – кощунством. Только теперь перешли робкие, корыстные или крамольные холопы от рабства подзаконного к добровольному, сознательному рабству свободы славы чад
