На том свете самоубийцы и невинно пострадавшие собираются в разных местах. Отчего бы тогда тебе не стать невинно пострадавшим?
Голос отца не унимался даже в ванной. И это тоже было одной из причин, почему Кидди никогда не мог задерживаться у него надолго. Если Кидди действительно эгоист, тогда у него есть причина для этого сомнительного достоинства – наследственность.
– Не ерничай насчет того света, – дребезжал голос отца, кажется, прямо из распылителя душа. – И стать невинно пострадавшим невозможно специально. Это естественный процесс. Специально им можно только не стать. Всякий человек, умерший естественной смертью, уже невинно пострадавший. Просто мне слишком повезло. Бог наградил меня сверх меры, когда подарил мне встречу с твоей мамой. Я был слишком счастлив, счастье переполняло меня. Избыточность, вероятно, всегда плоха. Я забыл, что смерть преследует каждого из нас как метка. Как невидимая метка. Я искушал Бога своим счастьем. И он отнял у меня Элу.
Портрет матери висел и на стене душевой тоже. Кидди стянул с кронштейна раструб душа, направил его на лицо матери, на которую он сам так походил, включил ледяную воду. Размахнулся, чтобы разбить пластик, ударить в тонкий нос, прищуренные глаза, насмешливо изогнутые губы, но сдержался.
– Отец! Ты несешь какой-то бред! Разве можно искусить Бога?
– Бог создал человека как искушение для себя, – ответил отец. – Не для развлечения, а для искушения! Разве можно противиться замыслу Бога? Если он хочет быть искушенным, рано или поздно это ему удастся. И удается. И тогда он пугается и убивает.
– Ты сошел с ума, – пробормотал Кидди, вставая под струи воздушного массажера. – Ты слишком персонифицируешь Творца. У меня был… есть один заключенный. Он потерял обе ноги, поэтому не работает за пределами зоны. Единственный, кто продержался в зоне двадцать лет. Ковыряется в блок-файле, перечитывает философские трактаты, богословские труды, содержит часовню в рабочей зоне. Так вот он однажды пришел к выводу, что если человечество погибнет, если будет истреблено до последнего человека, если не останется никого, то не станет и Бога.
– Это невозможно проверить, – ответил отец. – К тому же, если Бог есть, он этого не допустит.
– Так Бог есть или его нет? – спросил Кидди, одеваясь. – Ты уж определись как-нибудь.
– Много ли их, действительно определившихся? – спросил отец, когда Кидди вышел из ванной комнаты, выковырнул из кармана кителя разговорник Михи, мяч, переложил все это в карманы костюма, а скомканную форму бросил в чемодан.
– Мало, – ответил Кидди, задвигая чемодан под диван. – Их очень мало. Я, по крайней мере, не встречал ни одного. Все, кого я встречал, как мне кажется, относятся к сомневающимся. Половина из них сомневается в том, что Бог есть. Другая половина сомневается в том, что его нет. А теперь я должен уйти.
Отец смотрел на него молча. Кидди остановился. Оглянулся. Подумал, что он никогда не станет таким, потому что он похож не на отца, а на мать, а мать навсегда останется юной.
