Соня прислушалась к себе и ощутила, что нет у нее в груди никакой тяжести и сердце больше не болит, очевидно, море, на которое она смотрела уже несколько дней, почти не отрываясь, сделало свое дело. Море и не такое видело за много тысячелетий, перед ним все невзгоды кажутся ерундой.
Конечно, противно думать, что тебя использовали и отбросили, как половую тряпку, как фантик от конфеты. Но, как справедливо заметила Ангелина, то, что случилось с Соней, – это не конец света.
Конечно, хотелось бы отомстить Егору за подлость, но вряд ли она сможет это сделать – уровень не тот, теперь их дороги не пересекутся. Так что не стоит и ломать над этим голову. Нужно использовать эти дни для настоящего отдыха, а потом начинать жить самостоятельно, ни на кого не оглядываясь. Уж теперь-то она никому не станет верить, особенно мужчинам.
На горизонте снова возникла Марианна. Чтобы она не привязалась с разговорами, Соня подняла оставленную кем-то книгу. Книга была английская и без обложки, так что Соня не знала ни автора, ни названия, однако раскрыла ее и начала читать. К собственному удивлению, ей стало интересно.
– Долго ли еще нам суждено томиться в этой тюрьме? – спросил Рустичано. – Когда наконец мы увидим свет солнца?
– То мне неведомо, – ответил тюремщик, хмуро глядя из-под низко нависших бровей. – Когда ваша родня заплатит выкуп господам из Синьории, тогда вас и отпустят. А мне до вас дела нет. Вы ли, другие ли пленники: мне все едино.
– Как можешь ты быть так суров! – воскликнул пылкий венецианец. – Ведь ты такой же христианин, как мы…
– Оставь его, – оборвал своего товарища по несчастью господин Марко. – Он простой человек и делает, что ему велят.
Тюремщик бросил на венецианцев хмурый взгляд, вышел из камеры и запер за собою дверь.
– У меня нет больше сил выносить эту муку! – проговорил Рустичано и заходил по камере, заламывая руки. – Увижу ли я когда-нибудь нашу благословенную Венецию? Увижу ли свою прекрасную Бьянку или мне суждено до конца своих дней просидеть в этом генуэзском узилище?
– Потерпи, друг Рустичано, рано или поздно наши родичи заплатят генуэзцам, и нас выпустят на свободу…
– Легко вам говорить, господин Марко, – вздохнул Рустичано, опускаясь на свою койку. – Вы человек немолодой, навидались в своей жизни всяческих чудес, а я почти ничего не видел… жизнь моя только началась, и вижу я, что ей суждено угаснуть среди этих мрачных стен!
– Не болтай ерунды, друг! Если бы ты знал, какие тяготы приходилось мне сносить во время моих странствий… впрочем, я начал тебе рассказывать о них. Может быть, я продолжу свой рассказ, чтобы убить время, а ты запишешь его для своих детей? Перо у тебя легкое, слог хороший, а я пока что помню свои похождения, так что деткам твоим будет интересно почитать о них зимними вечерами…
– Извольте, господин Марко. – Рустичано оживился, достал из своего сундучка
