в них счастье, но постоянно их хотел.
И сейчас, засыпая на несвежих простынях, он думал о том, что хрен с ним спасителем человечества, лишь бы найти небольшой пухлый кошелек из черной кожи. Как всегда, в тот момент, когда его сознание расслаивалось, находясь на границе сна и яви, к нему пришла очередная мудрая мысль. Такие мысли всегда приходили к нему в этот момент. Правда, Вадик обычно их забывал, но помнил, что они были мудрые.
На этот раз он вдруг понял, что его Маринка, сидя в кресле перед телевизором, тоже мечтает, как и он, Вадик. Просто мечталка у нее не развита, и ей для качественной мечты требуется внешняя поддержка в виде красивых цветных картинок. Но, глядя на них, Маринка наверняка видит не то, что ей показывает экран, а нечто свое, сокровенное, и ждет прихода предназначения. Уверившись в истинности этой мысли, Вадик язвительно подумал, что это от недостатка ее образования и спокойно уснул.
Вадик стоял у станка и задумчиво рассматривал деревянный брус которой только что выпилил из заготовки. Фреза затупилась и оставляла в дереве темно-коричневые жженые полосы. Это было плохо. Во-первых, надо удалить эти повреждения и придать бурсу товарный вид. Это можно легко сделать на механическом рубанке, но тогда бы потерялся размер. Рубанок снимал быстро и хорошо, но много. Но это полбеды. Во-вторых, надо было снимать фрезу со станка и точить ее. Вадик перевел взгляд на станок. Точить, – значит провозиться час, шаркая напильником по железным зубьям. Этого Вадик не любил. Геморрой.
В животе ворочался обед – холодная вчерашняя котлета с горсткой недоваренного риса. Работать не хотелось. Мечтать – тоже. Вадик чувствовал себя странно опустошенным, вычерпанным до дна. Бросив испорченный брус, он огляделся, в поисках смысла жизни. За соседним станком работал незнакомый молоденький паренек в синем рабочем халате, заляпанным подтеками клея ПВА. Его длинные волосы были перехвачены черной банданой, с какими-то белыми змейками. Длинный чуб, выбившись из-под платка, лез пареньку в глаза, и тот сдержано матюкался, не отрываясь от работы.
Вадик прислушался. Гул в цехе стоял знатный, – работали сразу несколько станков. Но он уже привык к подобному шуму, и привычно вычленял из общего фона людской разговор.
– Это все хуйня! – Раздавался пронзительный голос Максимыча.
– Хуйня, она жидкая, а это тебе не хуйня, а фернамбук, гондон ты штопанный! – Гудел бас Саныча.
– Да пошел ты, Саныч, я эту хуйню моментом распущу на фрезе!
– Ты Саныча не дрожь, пиздрончик ушастый, не пили на фрезе фернамбук, он как краснуха будет ссаным матрасом вонять. Фрезу точно убьешь нах. Ты ее, что ли, точить будешь?
Вадик посмотрел на свою фрезу. Ее надо было точить уже прямо сейчас. Со вздохом он поднял кожух и взялся за ключ, чтобы снять зубчатое колесо.
В этот момент раздался жуткий визг, перекрывший хор станков. Померанцев вздрогнул и выронил ключ. Он резко обернулся –
