попытался возразить, мол, пути Господни неисповедимы. Но Джейн слишком полагалась на женскую интуицию.
Ночь была долгая и не самая приятная. Я чувствовал себя, как заключенный перед казнью. Недостойное чувство, но я был напуган. Полагаю, не я один.
Стоя у окна, я смотрел, как разгорается заря несбывшихся надежд. День обещал быть хорошим. Звезд на небе не было, зато в городе горели все фонари и все окна. Казалось, Нью-Йорк зажег свечи накануне шага в неизвестность.
– Прощай, Джейн, – сказал я и понял, что она права. Объявление прозвучит на рассвете. Я надеялся, что Минни сейчас в объятьях своего мужа, а Фрэнк… скорее всего, он на лошади – привстал в непривычном седле и смотрит на восток. Я надеялся, что именно так все и обстоит.
– Прощай, дорогой, – сказала Джейн и поцеловала меня.
Из окна веял прохладный ветерок, черное небо казалось бархатным. Это было красиво. Вот так все и должно было закончиться.
– Рассмотрение дел жителей планеты Земля откладывается, – произнес приятный голос у меня за спиной. – Последнее испытание и отбытие отсрочены на десять лет, считая с настоящего момента.
Я стоял у окна, обнимая Джейн. Наверное, минут десять мы не могли произнести ни слова.
– Да уж, – сказал я наконец. – Да уж.
– Да уж, – вздохнула она.
Мы помолчали еще несколько минут. Потом она повторила:
– Да уж.
А что тут еще скажешь?
Я выглянул в окно. Город искрился огнями. Солнце выползало из-за горизонта, стояла мертвая тишина. Единственный звук, который ее нарушал, – гудение неоновых вывесок: они жужжали, как сломанный будильник. Или как бомба с часовым механизмом.
– Тебе надо на работу, – сказала Джейн и заплакала. – Хотя десять лет – всего лишь мгновенье в масштабе вечности. Одна секунда – для Нее.
– Меньше, – сказал я. – Доля секунды. Или еще меньше.
– Но не для нас.
Лучше бы в тот момент все и закончилось. Судный день должен был наступить в урочный час, что бы он ни принес с собой. Мы подготовились. Мы отказались от мирских благ – в Нью-Йорке, да и, думаю, во всем мире тоже. Но десять лет – слишком большой срок. Слишком тяжелое испытание для добродетели.
Нужно было как-то жить дальше, и формально этому ничего не мешало. Мы могли вернуться к работе. Фермеры оставались фермерами, продавцы и служащие тоже никуда не делись.
Мы могли изменить мир к лучшему, чтобы указывать на эти десять лет с гордостью и говорить:
– Смотрите! Тысячи лет алчности, жестокости и ненависти – это не вся наша история! Наши последние десять лет – такие благие, непорочные, великодушные! Десять лет мы были братьями!
Увы, все пошло не так.
Фермеры не захотели возвращаться на фермы, продавцы – в магазины. Нет, некоторые вернулись. На время. Ненадолго. Все рассуждали о высоких идеалах, но это были пустые разговоры, как и прежде.
Полгода
