хотя ему и ужасно хотелось поговорить с французами (ведь это ужасно весело говорить с французами). Юнкер барон Пест долго ходил по линии и всё спрашивал французов, которые были близко к нему: «de quel régiment êtes-vous?»[26] Ему отвечали и больше ничего. Когда же он зашел слишком далеко за линию, то французской часовой, не подозревая, что этот солдат знает по-французски, в третьем лице выругал его. «Il vient regarder nos travaux ce sacré с.....»[27] сказал он. Вследствие чего, не находя больше интереса на перемирии, юнкер барон Пест поехал домой и уже дорогой придумал те французские фразы, которые теперь рассказывал. На бульваре были и поручик Зобов, который громко разговаривал, и капитан Обжогов в растерзанном виде, и артиллерийский капитан, который ни в ком не заискивает, и счастливый в любви юнкер, и все те же вчерашние лица и всё с теми же вечными побуждениями лжи, тщеславия и легкомыслия. Недоставало только Праскухина, Нефердова и еще кой-кого, о которых здесь едва ли помнил и думал кто-нибудь теперь, когда тела их еще не успели быть обмыты, убраны и зарыты в землю, и о которых через месяц точно так же забудут отцы, матери, жены, дети, ежели они были, или не забыли про них прежде.
– А я его не узнал было, старика-то, – говорит солдат на уборке тел, за плечи поднимая перебитый в груди труп с огромной раздувшейся головой, почернелым глянцовитым лицом и вывернутыми зрачками, – под спину берись, Морозка, а то, как бы не перервался. Ишь, дух скверный!»
«Ишь, дух скверный»! – вот всё, что осталось между людьми от этого человека.........................
...............................................................................................................
16.
На нашем бастионе и на французской траншее выставлены белые флаги, и между ними в цветущей долине, кучками лежат без сапог, в серых и синих одеждах, изуродованные трупы, которые сносят рабочие и накладывают на повозки. Ужасный тяжелый запах мертвого тела наполняет воздух. Из Севастополя и из французского лагеря толпы народа высыпали смотреть на это зрелище и с жадным и благосклонным любопытством стремятся одни к другим.
Послушайте, что говорят между собой эти люди.
Вот в кружке собравшихся около него русских и французов, молоденькой офицер, хотя плохо, но достаточно хорошо, чтоб его понимали, говорящий по-французски, рассматривает гвардейскую сумку.
– Э сеси пуркуа се уазо иси? – говорит он.
– Parce que c’est une giberne d’un régiment de la garde, Monsieur, qui porte l’aigle impérial.
– Э ву де ла гард?
– Pardon, Monsieur, du 6-ème de ligne.
– Э сеси y аште?[28] – спрашивает офицер, указывая на деревянную желтую сигарочницу, в которой француз курит папиросу.
– A Balaclave, Monsieur! C’est tout simple – en bois de palme.[29]
– Жоли! – говорит офицер, руководимый в разговоре не собственным произволом, но теми словами, которые он знает.
– Si vous voulez bien garder cela comme souvenir de cette rencontre, vous m’obligerez.[30] И учтивый француз выдувает папироску и подает офицеру сигарочницу с маленьким поклоном. Офицер дает ему свою, и все присутствующие в группе как французы, так и русские кажутся очень довольными и улыбаются.
Вот пехотный бойкий солдат, в розовой
[Какого вы полка?]
[Он идет смотреть наши работы, этот проклятый…]
[– Почему эта птица здесь?
– Потому что это сумка гвардейского полка; у него императорский орел.
– А вы из гвардии?
– Нет, шестого линейного.
– А это где купили?]
[В Балаклаве. Это просто из пальмового дерева.]
[Вы меня обяжете, если оставите себе эту вещь на память о нашей встрече.]
