так ничего и не добился: отвечает мне это чудовище, что полковник, мол, болен лихорадкой, лекарство приняли и спать легли, приказав до утра не беспокоить.
– А чего ж тогда лампу жечь и дверь на каждый стук открывать? – запальчиво спросил Борис.
– Легко тебе сейчас говорить, – вздохнул Алымов, – а я тогда от боли ослаб совсем, соображать перестал. Да вспомнил вдруг, что и правда день полковника не видел и кто-то говорил, что болен он. Стыдно мне стало, извинился и пошел. Да только одно название, что пошел, потому что нога проклятая совсем отказала. Завернул за угол и сел прямо на землю. В глазах темно, голова кружится. Так примерно полчаса просидел в отупении. От холода ночного в себя пришел немножко, только хотел подниматься, как слышу – конный едет. И заворачивает в переулок, тут дверь сама без стука открывается, на пороге Иван с фонарем, и слышу я по голосу, что это сам полковник приехал, да и Ахилла его узнал.
– Ну и оказия! – удивился Борис. – Постой-постой, это значит, что полковник Азаров, сказавшись больным, пропадает где-то сутками?
– Не сутками, а ночь и еще одни сутки. Но ты слушай, что дальше было. Значит, полковник вошел в дом, а Иван взял Ахилла и повел в конюшни. Ахилл – жеребец чистых кровей, редкой игреневой масти. Слава Богу, до конюшни недалеко, а то я бы не дохромал. Но, честно говоря, у меня от злости и боль-то прошла. В конюшне Иван расседлал жеребца, вытер, а когда ходил он за овсом, я рассмотрел, что хоть жеребец и не в мыле, но видно, что дальний путь проскакал.
– Вот, значит, как… – протянул Борис.
– На прошлой неделе он тоже болел и сутки не показывался. Княгиня Анна Евлампиевна навестить его хотела, так он отговорился, Ивана с запиской прислал, что, мол, ничего не надо, скоро буду. И понимаешь ли, Борис, – Алымов сел на диван и слабо улыбнулся, – если бы я своими глазами не видел, что он ночью издалека приехал, я бы, как и другие, подумал, что полковник запивает. Запрется на сутки и пьет, а потом опять нормальный человек. Ничего странного, говорят, сам Май-Маевский[3] тоже запойный…
– Но тут ведь другое, – прервал Борис. – И ты никому про эти его отлучки не рассказывал?
– А ты считаешь, что я сразу должен был мчаться в контрразведку? – огрызнулся Петр. – В жизни доносчиком не был! И потом, возможно, его отлучкам есть разумное объяснение. И как бы я тогда выглядел? Пришлось бы признаваться, что следил…
– М-да, и что мне с этой информацией делать? – задумался Борис. – Выяснить, что не было в этих поездках у Азарова никакой служебной надобности, не составит труда, но вот как заставить его объясниться, не призывая тебя в свидетели… Впрочем, я, кажется, придумал! Шерше ля фам! – И, заметив, что Алымов нахмурился, Борис рассмеялся:
– Не надо так переживать! Уверяю тебя, что никому не будет плохо, а совсем наоборот.
На следующее утро солнце светило так ярко, что октябрьский день вполне можно было посчитать за летний
Май-Маевский, Владимир Зенонович (1867–1920) – генерал-лейтенант, с 1918 г. командовал дивизией, в мае – ноябре 1919 г. – командующий Добровольческой армией, главноначальствующий Харьковской области. После поражения похода на Москву отстранен от должности и заменен в декабре 1919-го П.Н. Врангелем. Умер в Севастополе.
