которое одушевляло всех при выступлении из Москвы, теперь, вечером, совершенно изменилось. Все казались сердиты и недовольны, в темноте слышались ругательства, злобные крики. Карета, ехавшая сзади конвойных, наехала и пробила дышлом повозку конвойных. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер, вместе с другими пленными подвинувшийся смотреть на драку, видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.496
Пленных разместили, как вели, – офицеров и солдат отдельно. Пьер, поужинав похлебкой из ржаной муки с мясом, которую дали пленным, обратился с просьбой к конвойному, прося позволенья сходить к пленным солдатам, стоявшим шагов за 200 на другой стороне дороги. Он объяснил офицеру свое желание тем, что у пленных солдат у него был приятель, который вышел больной из Москвы. Офицер согласился и послал солдата проводить Пьера. На вопрос Пьера о том, что сделают с пленным, который окажется болен, офицер отвечал, что гошпитальных повозок для пленных нет и что тем хуже для того, кто болен, сказал он с значительным видом.
– Vilaine affaire s’il est veritablement malade. Il faut marcher, mon cher Monsieur, il faut marcher.497
Каратаев, укрывшись шинелью, лежал у костра, у которого ужинали еще его товарищи. Лиловая кривоногая шавка лежала подле него. Пленные солдаты радостно встретили товарища, громко приветствуя его, и Каратаев поднял голову.
– Проведать пришел, соколик? – сказал он с своей обычной споростью речи, – что бахилочки (обувь) мои, как служат? – спросил [он].
– Да ничего, хорошо, ты как? – спросил Пьер.
– Да что, соколик, всё держит.
– Что же ты не ел?
– И видеть не могу. То же тело, да клубком свертело. – Каратаев пересел получше, посмотрел на огонь. – Скучно что-то, Петр Кирилыч, так скучно, что ни болит – всё к сердцу валит. Оттого и скучно.
Пьер молчал. Он думал о том значительном виде, с которым французский офицер сказал ему: il faut marcher, il faut marcher.
– Да что же, силы-то у тебя есть? – спросил он у Каратаева. – Идти-то можешь?
Каратаев, видимо, не понимая вопроса, смотрел на Пьера.
– Ну, я говорю в день верст 20 пройдешь ты?
Каратаев покачал головой, слегка улыбаясь странности вопроса.
– Да разве я знаю, сколько пройду. Сколько бог пронесет. Так-то, соколик.498
____________
* № 271 (рук. № 96. T. IV, ч. 2, гл. XV—XIX).499
В то время, как растерянное французское войско двигалось таким образом, само не зная куда и зачем, сначала по старой Калужской дороге, прямо с фронта [?], Кутузовское войско стояло спокойно в Тарутинском лагере.500 Кутузов, разделавшись с Бенигсеном, уехавшим из армии, чувствовал себя обеспеченнее от необходимости наступления, которого501 вред понимал он один во всей русской армии
[– Плохо дело, если он действительно болен. Надо идти, дорогой господин, надо идти.]
