ворошить шевелюрами пиний, что казалось, еще чуть-чуть, и они станут лысыми. Море внизу ходило ходуном, валы за валами накатывались на берег широким фронтом. Одна картина Айвазовского быстро сменялась другой, другая – третьей, и так до бесконечности.
Жемчужина художественной коллекции музея Чертозы – довольно большое собрание работ немецкого символиста Карла Вильгельма Дифенбаха, апостола свободной любви и растительной пищи, скончавшегося в 1913 году на Капри от заворота кишок. Огромные полотна безумного художника меня поразили. Мрачный Беклин, между прочим писавший здесь Фаральоны, по сравнению с ним – смеющийся младенец, а его «Остров мертвых» – поздравительная открытка ко дню рождения. Даже виды солнечного Капри у Дифенбаха настолько инфернальны, что трудно себе представить, где, в которое время года и суток он смог их такими увидеть и какое черное солнце ему при этом светило.
Вилла Дамекута, ради которой я во второй раз побывал в Анакапри, – один из двенадцати дворцов Тиберия – расположена на другой оконечности острова. К ней я долго спускался вниз по вертлявым улицам среди садов и виноградников. Ее странное название, скорее всего, образовалось от искаженного латинского Domus Mercurii (Дом Меркурия) в архаичном местном падеже, позднее ставшем вариантом родительного.
Входные ворота были наглухо закрыты, и пришлось снова перемахивать через забор. Своими размерами она значительно уступала вилле Йовис, была полукруглой, с отходящими в стороны галереями, и пришла в упадок после извержения Везувия. Из земли повсюду выглядывают обломки мраморных колонн, выпирают каменные основания с положенной на них плинфяной кладкой.
Там, на самом краю обрыва, прямо над пропастью, у подножия средневековой башни, я все-таки нашел целые заросли желто-цветных диких нарциссов. Около башни видны остатки каких-то боковых помещений дворца – каменные лестницы, бетонные стены с вкраплениями кирпича, на которых неплохо сохранилась античная штукатурка, багряная и темно-синяя. Конечно, краски несколько потускнели, но не выцвели. А ровности и гладкости штукатурки позавидовали бы любые евроремонтщики. Надо заметить, строили римляне отлично, даже не на века, а на тысячелетия.
Обратный путь показался раза в два длиннее, хотя я и торопился, завидя надвигающиеся дождевые тучи. Я вышел к церкви Санта-София, у которой при хорошо отреставрированном барочном фасаде довольно обшарпанный верх и поросшая травой колокольня с двумя часами: слева – относительно новыми, 1920 года, справа – старыми, с бронзовым солнцем вместо стрелок и майоликовым циферблатом, на который нанесены шесть двухчасовых меток римскими цифрами – расписание дневного богослужебного цикла.
Левый вход в церковь закрыт – перед ним поставлена огромная елка. В правом, за стеклом на месте двери, сооружен многофигурный вертеп – пожалуй, едва ли не лучший из всех увиденных мной не только на Капри, но и в Риме.
Сооружение вертепов – особая страсть итальянцев. Каждая церковь соревнуется как минимум
