ровно в четыре, и мы с ними побеседуем. Да, со всеми вместе. Вы меня поняли? Тогда до встречи.
– Вот так, – Емельянов с удовлетворением повесил телефонную трубку. Навязали ему опросить для галочки свидетелей, вот он и опросит для галочки. Никаких усилий. Все равно будут говорить сплошную ерунду. Что там они могли видеть?
Предупредив начальство, что едет на бывший Французский бульвар, Емельянов, уже весело насвистывая, пошел к служебной машине.
Ехали почему-то долго. Глядя в окно на пробегающие мимо автомобиля дома, он думал о том, как глупо было назвать бульвар с таким красивым названием, как Французский, Пролетарским. Что за фантазия такая была? Сколько Емельянов себя помнил, и его родители, да и бабушка с дедушкой всегда называли этот красивый бульвар, тянувшийся вдоль моря, Французским. Да и большинство коренных одесситов – тоже. Не прижилось новое название, не вошло в кровь. Пахло от него советскими лозунгами и той обязаловкой, которой каждый умеющий мыслить был сыт по горло. И Емельянов, мыслящий всегда нестандартно, не мог не думать об этом странном парадоксе: как в стране, в которой главным лозунгом было «Все лучшее – людям», умудрялись делать все для кого угодно, но только не для людей…
Какой долгой ни показалась ему дорога, приехали они ровно к 16 часам. Насмерть перепуганная главврач провела Емельянова в гостиную на первом этаже главного санаторного корпуса. Несмотря на то что было самое начало весны, да еще и очень холодной весны, санаторий работал, если и не в полную нагрузку, то хотя бы вполовину. Во всех корпусах топили, была горячая вода. Именно поэтому тех погорельцев, которые не смогли разместиться у друзей и родственников, и отправили сюда.
Как узнал Емельянов буквально за десять минут до выезда, дом разрушился не полностью. Нижняя часть его осталась нетронутой, можно сказать, в жилом состоянии. Были уничтожены только последние этажи. Дом планировали восстановить в течение нескольких месяцев и разрешить людям вернуться в свои собственные квартиры.
А пока его отрезали от всех коммуникаций – газа, света, воды. Жильцам тех квартир, которые были не повреждены, позволили подняться к себе и забрать ценные вещи. А потом входы опечатали, и стоял дом мертвый, ничем не напоминая, что когда-то здесь кипела жизнь.
К удивлению Емельянова, в уютной гостиной санаторного корпуса погорельцев собралось не много. Главврач провела его в комнату и мгновенно исчезла. Опер ее понимал – люди, которых не коснулась беда, предпочитали держаться подальше от таких неприятных вещей, как, к примеру, взрыв дома, даже если они вообще не имели к этому всему никакого отношения. Понимать-то он ее понимал, но раздражения сдержать не смог.
Поэтому, нахмурившись, он выступил на середину комнаты и заговорил коротко и сердито:
– Здорово, граждане! Я из милиции. Итак, кто что видел, кто что заметил, может, что подозрительного, в день взрыва, рассказываем…
И для проформы даже раскрыл планшет с блокнотом, на самом деле не собираясь
