с ним не спорил, сил не хватало. Лишь однажды Борзеевич буркнул в ответ, что ломами и кирками не вампиры махали, когда дороги прокладывали…
Назвать горы необитаемыми – было бы неправильно. Живность здесь водилась в изобилии. Много было гнезд гордых птиц, белоснежные козлы, дикие хищные кошки – они чувствовали себя в здешних местах замечательно. Олени и сайгаки неведомо как удерживаясь на крутых подъемах. Много раз натыкались на лисьи и волчьи следы, были даже семейства кошачьих, но эти попадались редко. Большинство четвероногих давно спустились вниз, в низину, в сторону изб. Не так голодно, и пищи навалом. Звери будто чувствовали землю, пробираясь к ней отовсюду. Так, внезапно, она однажды обнаружила на реке стаю лебедей. Непонятно откуда взялись домашние гуси, которые и летать-то не умеют путем, или животные, которых, в принципе, уже не существовало.
Спустя неделю после подъема деревья закончились – закончились и животные. Только орлы еще кое-где изредка пролетали над головой. На открытом месте ветра стали еще пронзительнее. Ударили сорокоградусные и пятидесятиградусные морозы. Теперь обогревались лишь ветвью неугасимого полена, которая за ночь успевала врасти в камень, оставляя что-то от себя даже здесь. Но и она не могли согреть этот унылый холодный край, с промерзлыми камнями. Живая вода, наверное, давно перестала бы быть живой, если бы Дьявол то и дело не колдовал над ней, добавляя в бутыль снега, растаивая его над неугасимым поленом и закупоривая на ночь. И чем выше поднимались, тем труднее становилось дышать, кислорода катастрофически не хватало, кружилась голова, от слабости в теле подкашивались ноги. Приходилось останавливаться для акклиматизации, а иногда спускаться, чтобы дать организму перестроится под новые условия выживания. Наверное, поэтому Дьявол их не торопил.
Плюсы в их путешествии были лишь в том, что так высоко даже орлы залетали редко – можно не бояться ни оборотней, ни вампиров. Вернее, не было врага, от которого приходилось бы прятаться. Но Дьявол оставался Дьяволом – ничем врага не лучше. Он ни на минуту не оставлял их беззаботными, то заставляя выбивать в камне ступени, то устраивать грот так, словно собирались поселиться в нем навечно, то исследовать местность и рисовать карту, отмечая горы и горные гряды, которые лежали слева и справа, даже вершины, которые вдруг становились видимыми из-за дальних гор.
А перед сном, пока Борзеевич готовил еду, час или полтора успевал помучить Маньку, несколько усложнив владение посохом, который был то мечем, то доброй дубиной, и стрельбу из лука, когда стрелу могло подхватить и унести ветром в неизвестном направлении, так что найти ее не представлялось возможным. И теперь заставлял взбираться уже не на деревья, а на скалы, иной раз в полной темноте, когда не видно ни зги. А чтобы уж совсем не оставить ей мысли о самой себе, на третий раз завязывал глаза черной повязкой, проверяя, тьма была тьмой, или же она могла видеть, и так ли хорошо запомнила выступы.
В такие часы Манька Дьявола ненавидела.
