/p>
Если вы еще не читали Майкла Суэнвика, не упустите возможность насладиться замечательной прозой.
Умная, острая стимпанк-фэнтези. Смелая и волшебная проза, чувственностью сравнимая с «Задверьем» и «Зеркальной маской» Нила Геймана.
Суэнвик неутомимо экспериментирует со сказочными и мифологическими сюжетами, не боится сложных аллюзий и отсылок. Насколько бы странным и непривычным ни был антураж, автор всегда поднимает универсальные вопросы – например, как далеко простирается свобода личности и что определяет ее границы. Сложный материал не мешает писать динамично и увлекательно. Скорее наоборот: чем глубже и разнообразнее коннотации, тем шире потенциальная аудитория.
«Дочь железного дракона» выделялась на общем фоне неожиданным миром, в котором соединились четыре паропанка, сайнс-фэнтези и бунтарской прозы. Такими же оказались и «Драконы Вавилона». Написаны они на стыке традиций: здесь вам и матерый постмодернизм, и старый добрый бурлеск с травестией. Мир «Дочери» и «Драконов» вполне естественным образом сочетает грифонов и железные дороги, электричество и мантикор, здесь курят сигареты и творят заклинания, читают газеты и вырезают рунные надписи. В нем узнаваемы черты нашего мира. Суэнвик, как и его коллега Нил Гейман, любит и умеет свежим взглядом смотреть на привычные мифы. Разбирать их до винтика, продувать от пыли и собирать в новую, современную креатуру, существующую, однако, все по тем же принципам. Подобно Гейману, Суэнвик любит и острое словцо, и разгильдяйский цинизм. Подобно ему же – умеет все это соединить с человечностью, искренней болью за других.
Посвящается Милли, Мэри-Энн, Евангелине, Пэт, Марианне, Барби, Люси, Алисии, их матерям, матерям их матерей, и так до самой Евы
Благодарности
Я благодарен покойному (увы) Люциусу Шепарду за то, что он разрешил мне процитировать «Красавицу-дочь добытчика чешуи». Байрону Тетрику за летные протоколы. Тому Пюрдому за описания жизни военных. Анатолию Белиловскому за перечень русских ящеров. Биллу Гибсону за то, что снова снабдил героя подходящими наручными часами. Марчину Панговскому за помощь с польским языком. Кевину Болцу за бретонские имена. Эллен Кушнер за «Гносьены» Сати. Барбаре Фрост за финансовый калькулятор. Моему сыну Шону за Realpolitik в Фейри и хореографию драконьей битвы. Барбаре Уайтбрехт за морских созданий. Тому Дойлу за девиз Драконьего Корпуса, а Марио Рупс за пролатинские грамматические атецеденты. Дженис Йен за то, что разрешила процитировать «Джесси». Покойному Гарднеру Дозуа, которого так не хватает, за то, что в принципе научил меня писать. И фонду М. К. Портера за искусство для жизни, любви и всего остального.
Цитата из «Локомотива», рассказа Туве Янссон из сборника «Искусство в природе» («Art in Nature», 1978; Sort of Books, 2012; перевод Томаса Тиля), приводится с разрешения издательства Sort of Books.
Отрывок из «Аверно», стихотворения Луизы Глюк из сборника «Стихотворения 1962–2012» (© 2012 Луиза Глюк), приводится с разрешения издательства Farrar, Straus and Giroux.
Жила-была девчушка;
Кто слушал – молодец;
Росла, старела, умерла,
Тут сказочке конец.
Умирать – дело муторное. Это Хелен В. усвоила еще в самом начале, когда свыкалась не только с тем, что лучше ей уже никогда не станет, но и с тем, что отныне все совершенные в отпущенное ей время поступки не будут иметь ровно никакого значения. С подобным фактом весьма трудно смириться женщине девяноста с лишним лет, мысли и дела которой всегда имели значение, и притом немалое. А также с тем, что ждать осталось только удара кувалдой в затылок в конце коридора, ведущего на скотобойню, – и больше ничего.
Она не знала, что по ее душу летят драконы.
– Ну, красотка, как мы сегодня себя чувствуем? – В палату, пританцовывая, впорхнул медбрат из дневной смены, как всегда необъяснимо жизнерадостный.
Ну, хоть не насвистывал. А то случалось ведь, что и насвистывал.
К разным частям тела Хелен крепились проводки (всего около десятка), уходя к выстроившимся в ряд мониторам, и все эти мониторы, словно малолетние детишки, изо всех сил старались привлечь к себе внимание по каким-то своим, совершенно неведомым Хелен поводам. Последние полчаса один из них громко пищал, доблестно пытаясь поведать равнодушному миру о ее высоком давлении. Ну разумеется, давление поднялось, и оно, безусловно, не понизится, пока кто-нибудь не вырубит эту дрянь.
Голову поворачивать было больно, но Хелен пошла на эту жертву и перевела взгляд с мониторов на дневного медбрата, стоявшего у хитросплетения прозрачных трубок, по которым лились туда-сюда жидкости – в мешок иссохшей плоти, который когда-то доставлял ей столько радости,
