style="font-size:15px;"> – Не знала, что вы буддистка.
– А я и не буддистка. Опиум для народа. Чушь собачья. Но побег есть побег. Так ведь? Раз уж прислали в тюрьму пирожок с напильником. Плевать, какой этот напильник марки.
– Не совсем вас понимаю.
– Ладно. В этой книжице детально рассказывается. Что происходит с нами после смерти. Больше нигде это не описывают подробно. Ну, допустим, Данте, но бог с ним. Может, им что-то известно. Кто-нибудь восстал из мертвых. Порассказал кой-чего. А монахи записали. И получилась религия. А может, вовсе и не религия. Может, просто голые факты. Подумайте об этом. Стоит об этом…
Но Эмили уже шла к двери. Улыбка, взмах руки, сейчас она исчезнет в прошлом, превратится в тускнеющее воспоминание, легкое сожаление.
– Я могла бы и про вас сделать сериал, – сказала Хелен, только чтобы не остаться без зрителя.
Она действительно могла бы. Хелен знала это наверняка. Больница, обычное место, где самым обыденным образом, какой только можно вообразить, разыгрываются драмы о жизни и смерти. Важные темы, сведенные к маленьким жестам. И в центре всего этого… обычная женщина, исполненная обычной доброты. Такая не осадит террориста, не убедит больного кандидата в президенты изменить политику здравоохранения, не отговорит от самоубийства юную поп-звезду. Но она делает для своих подопечных что может, выходит на ночное дежурство, чтобы подменить подругу, нет, даже не подругу – просто коллегу, которая хочет послушать, как дочка поет в школьном спектакле…
Эмили уже ушла.
Ну и ладно. Продать такой сериал не удалось бы даже Хелен В. Для такой вдумчивой и умной истории просто не нашлось бы аудитории. Может, когда-нибудь в пятидесятых, а сегодня – нет. Сегодня Хелен просто пожалела, что вслух рассказала о плане побега. Облеченный в слова, он казался ненадежным. Да что уж тут деликатничать – глупым. Но ничего другого у нее не было.
– «Я запутался», – сказала она. – Алистер Кроули, первое декабря тысяча девятьсот сорок седьмого года.
Видимо, минул еще один день. Хелен закрыла глаза и позволила темноте унести себя вниз по течению.
Внезапно громко завибрировала машина – та, что время от времени надувала рукава, липучками пристегнутые к ногам Хелен, эти мерзкие рукава сжимались и разжимались, сначала на правой ноге, потом на левой, имитируя нагрузку при ходьбе. Штукенция вроде как не давала крови застаиваться, но включалась она ровно тогда, когда Хелен удавалось наконец о ней забыть. Наверно, Хелен спала. Кто-то насвистывал.
– С добрым утречком, красотка. Какой чудесный денек. Приятно же в такой денек быть живой? – Дневной медбрат принялся отстегивать и пристегивать прозрачные мешки. Потом провернул фокус с каталкой, чтобы перекатить Хелен с койки и поменять белье.
– Нет, – ответила она. – Неприятно.
– Вечно-то вы так. Безнадежны. – Он перекатил ее обратно.
– Я тут все гадаю, – скорее от скуки, чем с какой-то определенной
