на няню и, собравшись с мыслями, четко произнес:
– Полагаю, настало время навестить отца.
Миссис Хопкинс внимательно посмотрела на своего подопечного. Герцог Гастингс за эти семь лет ни разу не появился в замке, не ответил ни на одно письмо сына, которых набралось, наверное, около сотни.
– Ты в самом деле хочешь этого? – спросила она после долгой паузы.
Саймон кивнул.
– Что ж, тогда я велю заложить карету. Завтра мы отправимся в Лондон, милый мой…
Ехали они долго, и в город прибыли лишь к вечеру третьего дня. Не без труда няня отыскала дом, где никогда раньше не бывала. Затаив дыхание, она постучала бронзовым молотком в величественные двери, которые, к ее удивлению, почти сразу отворились, и взору их предстал не менее величественный дворецкий.
– Посылки принимаются с черного хода, – произнес он и хотел было захлопнуть дверь.
– Подождите! – крикнула миссис Хопкинс, подставляя ногу и препятствуя ему. – Мы не прислуга.
Дворецкий окинул незнакомку подозрительным взглядом.
– Я – да, – пояснила няня, – но мальчик – нет. – Она схватила Саймона за руку, поставив перед собой. – Это граф Клайвдон, и вам следует отнестись к нему с почтением.
Дворецкий потерял дар речи, несколько раз моргнул, прежде чем произнести:
– Насколько мне известно, граф Клайвдон мертв.
– Что? – изумилась миссис Хопкинс.
– И вовсе я не умер! – воскликнул Саймон со всем справедливым возмущением, на которое способен одиннадцатилетний мальчик.
Дворецкий повнимательнее вгляделся в его лицо и, видимо, распознав во внешности кое-какие черты герцога Гастингса, отворил пошире дверь и пригласил незваных гостей войти.
– П-почему вы решили, что я м-мертв? – спросил Саймон, заикаясь.
Он не мог справиться с собой и мысленно ругал себя за это.
– Ничего не могу вам ответить, – отрезал дворецкий. – Не моего ума это дело.
– Конечно, – сердито парировала няня, – ваше дело сказать мальчику такие страшные слова, а отвечают пусть другие.
Дворецкий на минуту задумался, а затем произнес:
– Его светлость не упоминал о нем все эти годы. Последнее, что я слышал: «У меня не стало сына». И вид у его светлости был такой печальный, что никто больше его ни о чем не спрашивал. Мы, то есть слуги, посчитали, что ребенок отдал богу душу.
В горле Саймона что-то заклокотало.
– Разве герцог носил траур? – не унималась няня. – Нет? Как же вы могли прийти к таким выводам, если отец не надевал траурное платье?
Дворецкий пожал плечами.
– Его светлость часто носит черное. Почем мне знать?
– Кошмар какой-то! – воскликнула няня. – А теперь немедленно доложите его светлости, что мы здесь!
Саймон не мог вымолвить ни слова. Он пытался унять волнение,
