песня.
И тут же я отослал себя памятью на несколько лет назад, когда я спас Сталина. Не Самого, конечно, а мальчишку, Сашку Панфилова, которого почему-то прозвали так величественно. И в тот самый день я возненавидел людей, украшающих свои груди разного рода орденами и медалями. Ибо никто из фронтовиков, когда я, больной (у меня была температура тридцать девять), с Сашкой на буксире (я его тащил за налыгыч), добултыхивался до берега, – никто из бывалых солдат даже не двинулся, чтобы нам помочь. В воду забрела моя не умеющая плавать мать и бросила веревку, посредством которой мы и спаслись.
Впоследствии я подсчитал: Сталин (настоящий) снился мне двенадцать раз. И о некоторых из этих снов я чуть ниже расскажу.
А пока поведаю о том, что подвигло меня вступить в некую полемику со всеми теми, кто в свое время писали о Сталине, и – попутно – бросить вызов тому времени, свидетелем которого я был.
Скажу сразу: Сталина я видел два раза. Сперва живым – на трибуне Мавзолея, когда он, казалось, махал именно мне, жизнерадостному пионеру, назойливее, чем оса, парящему взором возле его переносицы, потом – мертвым – внутри Мавзолея, на пару с Владимиром Ильичем, в ту пору показавшимся мне более миниатюрным, чем тогда, когда он один владел этой обширной «жилплощадью».
На этот раз я уже был комсомольцем и, казалось, именно поэтому он плотно закрыл глаза, чтобы не видеть мое озабоченное не его созерцанием лицо, а пытавшимся представить картину измены мне юной москвички, с которой я сошелся в мавзолейной очереди и какая в последний момент, увидев знакомого прыщавца, сказала, что у нее нет настроения волочь себя в морг.
А меня потом долго ели угрызения, что я не проникся всем тем ожидаемым, что должно было уготовить мне то посещение.
Итак, разделим сон и явь на те составные, которые, надеюсь, подтвердят мои «устремления на притязания», как мной неожиданно сказалось, и как бы дадут право вторгнуться в тот мир, который долго был за семью печатями, а теперь стал привлекать чуть ли не каждого своей ничем не грозящей доступностью.
Сон
На этот раз Сталин увиделся мне более «вождистее», что ли. Он вел какое-то совещание, и, может, та самая оса, с которой я сравнил свой пионерский взор, летала у его переносья, как мне казалось, собираясь ужалить в глаз. И все, кто присутствовал на том сборище, гонялись за ней по всему кабинету. А он, покуривая трубку, подрезонивал:
– Что-то ты совсем затяжелел, Никита!
И Хрущев с новой прытью кидался подпрыгивать, чтобы убить своей шляпой осу на высоко расположенном окне.
Осу застрелил из пистолета Берия.
И когда она, свалившись с потолка, упала на стол Сталина, то оказалось, что это вовсе не оса, а некий жук, на спинке которого был оттиснут двуглавый орел.
И тут кто-то, кажется, Молотов, спросил:
– А правильно в свое время расстреляли царскую семью?
Сталин – скрипуче, – словно уже стал памятником и переживал окостенелость сочленений, повернулся и ответил:
