в виду?
Она не отвечает. По дымоходу проходит порыв холодного ветра, сквозняк. Мы слышим бойлер в стенах. Я поднимаюсь на колени.
Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что родилась здесь?
То и имею. Я здесь родилась. Я слышала прошлым вечером, как мама говорила по телефону с этим другом-букинистом. Мама сказала: «Вероятно, это даже та же кровать».
Я думала, мы обе родились в Оксфорде.
Я тоже думала. Но это относится только к тебе. Я родилась в этом доме.
Я поняла, что придавала этому какое-то значение, тому, что мы родились в одном месте. С разницей в десять месяцев, в той же больнице, возможно, на той же кровати; одна за другой. Сентябрь, а потом – так скоро, словно бы почти одновременно с ней, – я.
Маме не нравится этот дом, говорит она.
Почему ты так думаешь?
Просто знаю. Ей не понравилось, когда мы были тут в прошлый раз. Ты помнишь то лето, когда мы тут были? Дом не понравился ей тогда и сейчас не нравится.
Ты этого не знаешь.
Сентябрь скалится. Знаю.
Откуда?
Просто знаю. Из того, что мама сказала.
Что же она сказала?
Что больше некуда идти. Она приезжала сюда с ним и Урсой, когда я была у нее в животе. И потом, когда ей было грустно, говорит Сентябрь. Она раскидывает руки, охватывая низкую гостиную, муравьиную ферму, чумазый кофейный столик, проем кухонной двери. Папа здесь родился, и я тоже. Я вспомнила.
Я смотрю на нее, пытаясь понять, не врет ли она. Я знаю, что она иногда врет мне для прикола или чтобы посмотреть, раскушу ли я ее, а иногда она врет просто потому, что может, и я не знаю, почему еще. Я кладу жестянку от персиков в ведро. Вечер увядает.
Потом, в полусне – слышу, как Сентябрь шепчет мне в ухо, как мама плачет в комнате в конце коридора. В полусне – ее пальцы надавливают на контуры моего лица.
Сон глубокий, без углов, без сновидений. Я просыпаюсь и вижу свет сквозь занавески, перекатываюсь, снова задремываю. Я почти засыпаю, ворочаюсь, снова проваливаюсь в сон. Горло у меня сухое, как песок. Я глотаю и глотаю. Сползаю с кровати. Часы над дверной рамой: двенадцать. Полдня уже прошло. У меня зудит грудь, я опускаю глаза и вижу красные отметины вокруг грудины. Сентябрь нет на верхней кровати. Я спускаюсь в кухню и стою, опустив лицо под кран, хлебая воду большими глотками, а потом застываю и вслушиваюсь.
Сентябрь? Нет ответа.
Я иду в гостиную. Бардак с прошлого вечера, подушки, сваленные на пол, стаканы от воды, на подлокотнике дивана пристроился ноутбук.
Сентябрь стерегла мой сон. Нам было десять или одиннадцать. Я просыпалась от света из холодильника, который открывала во сне, или от холода из окна, которое распахнула, а рядом стояла Сентябрь, она клала руки мне на плечи и отводила назад в постель. Один год было совсем плохо. Грань между сном и явью истончилась. Я просыпалась от сна, в котором что-то свисало с потолка, и это все еще висело там, готовое упасть. Дни затопляла логика сна. Я думала, что
