Как всевидящий бог, он всегда знает, кто, сколько и как раздобыл; хоть в землю зарой, хоть в степи под камень положи – от него ничего не скроется. И все должны знать – нет, лучше верить, – что он все знает. Эта вера не допускает сомнений. Никто из жителей не может постичь, как хозяин все про него разузнал, но каждый спешит рассказать, что знает про других. Наказания за обман суровы.
Капитан и Беда отважились. Они сообщали Бацехе все, что знали обо всех остальных, но всякий раз умалчивали друг о друге. Они придумали способ. То, что удалось сберечь, хранили у старухи, иногда поддерживая ее едой. Своего у нее ничего нет. Искать у нее не станут. Она проживала в поселке по непонятной милости Бацехи.
Хотя, наверное, горе-заговорщики с самого начала понимали, что ничего не получится.
Он же такой, что все видит.
Теперь Капитан молча смотрел на старуху. Может быть, он почувствовал, что все происходящее бесполезно, бессмысленно, может быть, он просто перегорел или нестерпимое отвращение вытеснило его гнев. Как бы там ни было, он вдруг резко повернулся и, не произнеся больше ни слова, зашагал прочь. Он вышел на крыльцо, сошел на землю по трем разбитым кирпичным ступеням и стал быстро удаляться по каменистой тропе от длинного, похожего на барак здания. Беда несколько раз в недоумении перевел взгляд с поверженной старухи на покинувшего поле боя товарища. Слезы уже высыхали на его лице. Он просто любил справедливость и всегда хотел, чтобы она торжествовала, хотя бы и через расправу. А еще он глупо надеялся накопить денег и покинуть эти места, хотя, конечно, знал, что так не бывает.
Теперь Беда как-то обмяк и раскис.
– Ничего, мать, ничего. Ты тоже не переживай.
Старуха принялась охать еще горестнее, зашевелилась еще безнадежнее.
– Мы тебе потом макарон занесем, у нас есть еще, – утешил ее Беда и почти бегом устремился за Капитаном.
Когда старуха осталась одна, стоны ее прекратились.
Движения изменились. Своей полной беспомощностью она старалась внушить обидчикам жалость. Здешние людишки злы, как черти, но простодушны, как дети. Раз бить ее не стали, значит, старческим копошением, стонами, бормотанием и вскриками ей удалось разжалобить врагов. Она немощна, но часто лишь изображала немощь. Теперь можно передохнуть.
Жизнь вернется в свою колею. Она будет иногда получать продукты, будет иногда гнать самогон. Макарон опять же дадут. Что Бог ни делает, все к лучшему.
Она уперлась руками в пол и села, прислонившись спиной к стене, перевела дыхание, а затем медленно, кряхтя, поднялась на ноги. Обвела привычным взглядом пустую комнату. Теперь тут пусто. Черная дыра в потолке зияет, как беззубый рот идиота; тонкой струйкой слюны сочится свисающий провод. Вот яркая картинка, вырванная из журнала, как кровавая ссадина на сером теле стены. Когда-то – она помнит те времена – здесь было шумно: топот ног, голоса, хлопанье дверей, музыка из радиоприемника, дым коромыслом. Общежитие для сезонных рабочих. Теперь она живет одна в этом похожем
