мудреца,но как вздох-выдох посреди малины
удушья непроглядного «совка»,
с которым он наладил было связи,
когда чья-то незримая рука
ему служила верно тайной мазой.
В нём был обыкновенный эгоизм
как запоздалое самосознанье,
что он теперь для всех, как главный приз
за их обворожённое вниманье
к нему – кумиру миллионных масс,
представшему одною из отдушин
в эпоху, утвердившую маразм…
Такой эпохе бард-мессия нужен.
Была любовь к Марине – словно стон…
А их роман, как блеск его сюрпризов,
напоминал, как всё, что делал он,
игру с судьбой и ей же дерзкий вызов.
Мол, вот какая мне нужна жена —
кинозвезда, красотка, иностранка,
и пусть мне вся завидует страна,
ведь зависть – популярности изнанка,
где пересудов суетный искус,
как жареная притча во языцех,
и вся шумиха эта только в плюс,
в её соку так сладостно вариться…
Их связь необъяснима, как тайфун,
что набирает мощи постепенно
и переходит медленно в канун
взаимной вспышки чувственного плена.
Неистовым напором сражена —
в нём виделась его мужская сила,
и, как гитары чуткая струна,
она ему сдалась и полюбила.
Было что-то в их шальной любви
от порыва взбалмошного ветра,
что решает прихоти свои
в пику всем любым табу и вето.
Как же на свидание рвались,
как опустошались расставаньем,
словно всякий смысл теряла жизнь,
их разъединяя расстояньем…
Ты попросил однажды – сам не мог —
встретить в Шереметьеве Марину…
Едва она ступила на порог
(я и сегодня вижу ту картину),
вы бросились друг к другу, словно хош
преодолел вмиг нетерпенья кризис,
и вас обоих просто била дрожь,
заждавшуюся предвкушая близость.
И вам плевать, что кто-то рядом был,
вы попросту меня не замечали,
вас захлестнули враз азарт и пыл
страстей, что утоляли все печали.
Свидание звучало, как припев
песни, что благословлялась Богом…
От любви к Марине ошалев,
ты уж не был одиноким волком.
Ваша ослепительная связь
виделась не то что эпатажем,
но шумихой всё же взорвалась
в сереньком «совке» тогдашнем нашем.
Но параллельно быть ещё могли
интрижки или разовые хо́дки,
без коих ты – как лодка на мели,
ты не был никогда такою лодкой…
Матушка моя, журя порой
за то, что ты был вечный полуночник,
бывало, спросит шуткой озорной:
– Ну, как дела, шалун-многостаночник?
На что ты тоже шуткой отвечал,
мол, еле успеваю всем на зависть,
над песнями колдую по ночам,
тогда
