Куделин сидел, понурив голову, жалел бабушку и думал, должно быть, о своей сиротской доле, об одиночестве, а слезы, накапливаясь на ресницах, отрывались и падали на парту, и он растирал их локтем.
Я положил руку на узенькие его плечи.
– Война, Петя. Бабушку теперь не вернешь. Теперь семья твоя здесь, среди нас. Скорее становись солдатом. Не сегодня завтра вступим в бой…
Куделин угрюмо молчал, шмыгал носом и изредка кивал головой, белой, с вихром на макушке.
– Назначьте Куделина командиром группы, лейтенант, – сказал я командиру взвода Кащанову. – Москву он знает и в случае чего провести людей к назначенному пункту сумеет. Сумеешь?
– Да, – сказал Куделин, вздохнул и пошевелил плечами, как бы сбрасывая с себя, со своей души обременительный груз. Он даже с интересом взглянул в сумеречный угол класса, где Чертыханов, собрав вокруг себя бойцов, что-то рассказывал приглушенным, с хрипотцой голосом. Там уже возникал сдержанный хохоток.
Вернулся Браслетов с порозовевшими, в пятнах щеками, но усталый и расслабленный, точно перенесший изнурительную болезнь. Он вытирал платком горячий лоб и шею.
– Все в порядке пока, – негромко произнес он, приблизившись к нам. – Бомба разорвалась совсем рядом, выбило стекла. Я сказал, чтобы Соня вообще переселилась в бомбоубежище. – Он погладил Куделина по волосам и подбодрил с излишней воинственностью: – Мужайся, солдат. Будем мстить фашистам и за твою бабушку.
Тропинин прошептал как бы самому себе:
– Более глупой фразы невозможно придумать… – Он поднял на меня взгляд огромных, близко посаженных глаз.
Сумерки, серые и сырые, медленно вливались через потемневшие широкие окна класса. В наступившей тишине, в полумгле было слышно, как ветер со свистом обшаривал углы здания, глухо стучал в стекла каплями дождя, и от этого тревога охватывала ощутимо и властно, с обжигающей силой. Бойцы замолчали. Чертыханов сидел позади меня, и я слышал его шумное дыхание. Чувство отгороженности от мира в четырех стенах было мучительно тягостным. Я попросил опустить на окна шторы из темной и плотной бумаги. Зажгли свет. Бойцы сразу оживились, кто-то робко засмеялся.
Перегнувшись через парту, Чертыханов шепнул мне:
– Может, маму навестите, товарищ капитан? Она, я знаю, ждет вас. Вот уж рада будет.
Комиссар Браслетов моментально и с горячностью откликнулся на предложение Чертыханова.
– Домой надо сходить. Обязательно. – И просительно, с надеждой заглянул мне в глаза; он знал, что дома все в порядке – справлялся час назад, – но страх за жену и дочку снова выбелил его красивое лицо. – Это будет последняя встреча наша, чует мое сердце…
Я не стал разубеждать его: немцы каждый час бросали бомбы на притаившиеся во тьме кварталы, и нас в любой момент могли двинуть навстречу вражескому огню. Браслетов прошептал еще тише:
– У меня такое чувство, капитан, что нам сидеть здесь осталось недолго…
– Вполне возможно, – ответил я.
– Надо
