к «Запискам ружейного охотника». За работой над ними с живейшим интересом следит Гоголь: он знакомится в рукописи с отдельными фрагментами, делает замечания, дает советы, хвалит автора. «Записки ружейного охотника» были оценены еще выше, чем первая книга. Подкупала в них и достоверность описаний, и стремление показать образ жизни рыб, и великолепный язык Аксакова. «Слог его мне чрезвычайно нравится, – писал Тургенев. – Это настоящая русская речь, добродушная и прямая, гибкая и ловкая».
Но значимость художественного произведения, глубина и подлинность реализма определяются изображением жизни общественной, тем, насколько глубоко писатель проникает в существенные черты и особенности социальных отношений и обстоятельств. И Гоголь прекрасно это понимал, когда, поддерживая замыслы охотничьих книг, в то же время настойчиво склонял Аксакова к написанию истории своей жизни. После появления в печати отрывка из «Семейной хроники» Гоголь пишет автору: «Мне кажется, что, если бы вы стали диктовать кому-нибудь (с начала 1840-х годов у Аксакова начинается прогрессирующая болезнь глаз. – В. Б.) воспоминания прежней жизни вашей и встречи со всеми людьми, с которыми случилось вам встретиться, с верными описаниями характеров их, вы бы усладили много этим последние дни ваши, а между тем доставили бы детям своим много полезных в жизни уроков, а всем соотечественникам лучшее познание русского человека. Это не безделица и не маловажный подвиг в нынешнее время, когда так нужно нам узнать истинные начала нашей природы…» Письмо это в дальнейшей перспективе творческой биографии С. Т. Аксакова можно рассматривать – без преувеличения – программным.
Глубоким последовательным реалистом Аксаков выступает уже в «Семейной хронике». В 1856 году, когда она появилась, русское общество живет ожиданием отмены крепостного права. Это установило строго определенный ракурс для восприятия хроники критикой и читателями. Тогда преимущественное внимание обратили на изображение в ней крепостнических нравов. Но Аксаков предстает в «Семейной хронике» не только правдивым быто– и нравописателем, а в еще большей степени зрелым и тонким писателем-психологом. Следуя за Пушкиным, Аксаков добивается точности в изображении и «видимых предметов», и «движений души человеческой». Правда, движения, а тем более диалектики души здесь еще мало. Но психологические портреты героев, коллизии, возникающие в их внутренней жизни, воспроизведены в хронике выразительно и рельефно. И куда совершеннее психологическая живопись в «Детских годах Багрова-внука», где автор поднимается подчас до уровня его великого современника – Льва Толстого.
«Это, – писал Аксаков, завершая работу над книгой, – должно быть (хорошо, если будет) художественным воспроизведением моих детских лет, начиная с третьего до девятого года моей жизни» (курсив наш. – В. Б.). Воспоминания детских лет легли в основу книги, которая поэтому является звеном и биографии и творчества Аксакова.
И
