ту-ду-ду-ду-ду». Мейсон, Иден, Круз и Си-Си Кэпвелл стали всем просто родными.
– Здорово, Степановна, – приветствовала подругу склочника Максиманиха, гоня поутру корову в стадо.
– Здорово, Захаровна. Как там Си-Си?
– Лежит, болезный, – смахивала платочком слезу Степановна, – а моего-то ирода никакой паралич не берет.
– Твоего любой кондратий стороной обойдет. А Иден-то, ась?
– Ишь ты, – Степановна грозила крепким еще кулачком, – вертихвостка городская!
– Крутит она, а Круз, итить, и не знает, поди.
– Не знает, – вздыхала Степановна. – Она ему рога наставляет, а он-то сурьезный, с намереньями. Бровищи вон какие, как у Брежнева почти.
– Смуглый, ладный, с пистолетом, что ей еще надо?
– Городская, оне все такие – проститутки, прости Господи.
– А ты, Степановна, напиши ему, чтобы знал.
– А ведь и правда, Захаровна, надо написать.
– Слышь, Фрол Прохорович, – вернувшись домой, закричала через забор Максиманиха. – Выйди.
– Чего тебе, Марфа Захаровна? – высунулся из сарая дед Бутуй.
– Я вот подумала, что-то у нас в деревне, кажись, сексу мало.
– Чего мало?
– Сексу, говорю, мало, пень глухой.
– Все я слышу, просто не вразумлюсь, чой-то за секс такой?
– Ну, это когда с бабой на сеновале.
– Это да, с бабами на сеновале у нас мало.
– Я вот подумала, – Максиманиха огладила свои бока, – что я вроде как Августа, тока помоложе, а ты навроде как Си-Си, только постарше и пострашнее.
– Что за сиси такие?
– Мужик такой, представительный, как Владимирыч наш.
– Это да, я мужик хоть куда, – приосанился Бутуй.
– Может нам того, на сеновал, как в молодости?
– Ты али одурела, дура старая? – испугался дед. – Али не в себе? С дуба рухнула?
– Сам ты дурак старый! – обиделась несостоявшаяся Августа. – Я себе молодого заведу. Вот хучь и Кольку Красотьевича.
– Нужна ты Кольке. У него свинья под боком, сытая да гладкая, и хрюкает меньше тебя, – мелко захихикал в прокуренную бороду Бутуй.
– Ты у меня сам дохрюкаешься, пень трухлявый! Напишу Крузу, приедет и рога тебе посшибает, – зашла в дом, громко хлопнув дверью.
В далекую, но такую близкую сердцу Санта-Барбару устремился целый поток писем. Кто-то писал доносы, открывая одним персонажам неприглядное поведение других; кто-то жаловался на жизнь; кто-то признавался в любви Иден или Крузу. Даже наш папаша не устоял.
– Ты, Си-Си, – диктовал Пашке, у которого стараниями матери был самый красивый в семье почерк4, – это самое, твердо держись марксизма и диалектики. Написал?
– Сейчас,
См. рассказ «История О»
