ленивцах, толстокожих,
о скелетах грызунов
и – точь-в-точь на нас похожих –
о страшилищах из снов.
Шестипозвонковый череп
перепрыгивает через
прошлое несовершенное,
настоящее кошерное
в будущее волшебное –
прыг-попрыг, и был таков,
без балды, без дураков.
Философия природы,
философия свободы,
Дух Святой…
Вы, наверное, поймёте,
почему читает Гёте
Дед Етой –
встал не с той.
* * *
Ты, Дед Етой, не сентиментален,
ты видишь мир, как он орбитален,
Богом к вечности присандален,
территориален, пирамидален:
над озером стайки прозрачных мух,
солнце садится в сухой тростник,
тихо, как в храме, стихает звук,
слуха не тронув, не раздразнив,
робок и осторожен, как
лёгкий олень в смоляных стволах
(тает у монастырских стен,
стонет по-рыбьи у сходен чёрных
ветра восточного долгий «ах»,
над колокольней крылатый взмах –
стайка галок, птиц неучёных).
* * *
Раз подумал Дед Етой
по привычке встав не с той:
«Все мы человеки,
все мы чебуреки,
зёрнышки кофейные
и машинки швейные.
Зёрнышко съел червячок,
механизм сточился,
чебуречник на крючок
попался и спился».
Долго-долго Дед Етой
мысли той дивился.
Нет ему бы встать бы с той,
разговор бы был простой,
верёвочкою б вился.
* * *
Когда, случалось, Дед Етой
вставал по правильному – с той,
толчковой, правой, пятипалой,
мохнатой, стреляной, бывалой,
надёжной, крепкою, кривой,
сносившей милльон носков,
в болотах вязшей, знавшей жалость
травы весенней луговой,
сапог последних обветшалость,
то в нём сомненье пробуждалось
и в рассужденье выражалось:
«На свете столько есть вещей,
что нас доводят до смущенья, –
яйцо, где смерть хранил Кощей,
заготовленье овощей
и мысли в слово превращенье…»
На этом ум его темнел,
и сам он словно каменел,
как угль в нетопленом камине
или минёр, приникший к мине,
с которой сладить не сумел.
* * *
Дед Етой
