сожалению, нет, – сказал Шелби. – Я решил продать Тома.
– Как! Нашего Тома? Доброго, преданного негра; который служит вам с детских лет! Мистер Шелби! Вы же обещали освободить его, мы с вами столько раз говорили ему об этом! В таком случае меня ничто не удивит, меня не удивит даже, если вы захотите продать Гарри, единственного сына несчастной Элизы. – В словах миссис Шелби слышались и негодование и горечь.
– Хорошо, Эмили, узнайте же все до конца. Я решил продать Тома и Гарри. И не понимаю, почему вы считаете меня каким-то извергом! Другие делают это чуть ли не ежедневно.
– Но почему вам понадобилось продавать именно их? Мало ли у нас других негров, если уж надо кого-то продать?
– Потому что за них дают самую высокую цену – вот почему. Вы правы, можно было бы выбрать кого-нибудь еще. Этот человек предлагал мне большие деньги за Элизу. Вас это устраивает?
– Негодяй! – воскликнула миссис Шелби.
– Я даже не стал его слушать, щадя ваши чувства. Отдайте мне справедливость хотя бы в этом.
– Простите меня, – сказала миссис Шелби, овладев собой. – Я напрасно погорячилась. Но это так неожиданно! Позвольте мне хотя бы замолвить слово за этих несчастных. Том негр, но сколько в нем благородства, сколько преданности! Я уверена, мистер Шелби, что, если бы понадобилось, он отдал бы за вас жизнь.
– Да знаю. Но зачем об этом говорить? Я не могу поступить иначе.
– Давайте пойдем на жертвы. Пусть часть лишений падет и на меня. О мистер Шелби! Я всегда старалась, старалась от всей души, как и подобает христианке, выполнять свой долг по отношению к этим несчастным, бесхитростным существам, которые всецело зависят от нас. Я окружала их заботами, наставляла добру, следила за ними. Вот уже сколько лет они делятся со мной своим горем, своими радостями. Подумайте сами, разве я смогу смотреть в глаза нашим неграм, если ради какой-то ничтожной выгоды мы продадим бедного Тома – прекрасного, безгранично верящего нам человека – и отнимем у него все, что он любит и ценит. Я учила каждого из них быть хорошим семьянином, мужем, отцом, учила детей почитать родителей. Так неужели же теперь мы открыто признаем, что деньги для нас превыше родственных уз, как бы они ни были священны. А Элиза! Сколько я наставляла ее, учила молиться за сына, быть ему хорошей матерью, советовала, как вырастить его истинным христианином. Что же мне сказать ей, если вы отнимете у нее Гарри и продадите его бессмертную душу и тело человеку, лишенному всяких принципов, всякой морали! Я говорила Элизе, что душа наша дороже всех сокровищ. Разве она будет мне верить теперь, убедившись, что мы отказались от собственных слов и продали ее ребенка на верную гибель.
– Мне больно, очень больно огорчать вас, Эмили, – сказал мистер Шелби. – Я уважаю ваши чувства, хотя, не скрою, разделять их с вами полностью не могу. Но – поверьте моему слову – все это бесполезно. Я не в состоянии поступить иначе. Мне не хотелось говорить вам об этом, Эмили, но в двух словах дело обстоит так: продать придется или этих двоих, или решительно все. Другого выхода нет. К Гейли попали мои векселя, и если я не расплачусь
