как обычно. На следующий день (я еще лежала в постели, все тело болело) кто-то просунул под мою дверь конверт. Внутри лежало письмо. Это послание точно было от Роберта, хотя почерк был и не его – вот почему я сразу догадалась, что оно от Роберта. Его письма никогда не были написаны его почерком: Роберт почти не умел писать и всегда просил помочь кого-то еще (другого моряка, или юнгу, или портового грузчика), этот помощник тоже был не сильно грамотен, но все же способен составить послание под диктовку. Роберт сообщал, что прощает меня. Что постарается навестить меня в Портсмуте, в мой первый свободный вечер. Что он меня любит.
Я не оставила никакого ответа. Ни хорошего, ни плохого. Уладила дела с домовладельцем, оставила себе минимум необходимых вещей, остальное подарила брату и вот в назначенный мне день, в середине июня, я надела свое лучшее платье и села в поезд на вокзале Ватерлоо.
2
Всю дорогу я раздумывала об одном и том же. Почему Роберт не хочет, чтобы я перебралась в Портсмут? Он ведь живет в море, какая ему разница?
Господу известно, Портсмут – некрасивый город. Но там есть порт, который, хотя и разочарует любителя слагать стихи, идеально подходит любому моряку. Все прочее в городе – это лачуги (я сама в такой выросла) и приличный район Саутси, который с годами становится все больше, – там живут зажиточные горожане и открываются все новые театры. А еще там находится Кларендон-Хаус – пансион, где мне предстояло работать.
И все-таки, почему он так взъярился? Что плохого я сделала на сей раз? У меня действительно какое-то время не будет собственного дома – я буду жить в пансионе, – но ведь и в Лондоне мы встречались вне дома. Я его не понимала, но так у меня с Робертом было всегда. А еще я сама себя не понимала: на шее у меня до сих пор оставались следы его пальцев, которые я прятала под платком, но при этом я знала, что стоит ему написать мне новое письмо, и я к нему прибегу. Я это знала, как бы ни пыталась убеждать себя в обратном.
Жизнь оставляла мне совсем немного: мою работу и Роберта. И то и другое было непросто, но больше у меня ничего не было.
Когда я подъезжала к вокзалу Портсмута, хлынул дождь. Один из таких летних ливней, которые проливаются, как только я надеваю свое лучшее платье, чтобы произвести благоприятное впечатление на новой работе. Мне, по крайней мере, посчастливилось нанять на вокзале кеб. Я выглядывала в окно, стараясь рассмотреть хоть что-то в моем родном городе, в котором не была с похорон матушки – в тот раз я видела лишь кладбище, – но за стеной дождя ничего не было видно. Ливень превратился в фанатическое побиение камнями. Конец света.
Разумеется, театры по-прежнему привлекали публику, и мы задержались на пять минут, пробиваясь сквозь плотное скопище зонтов на Виктори-роуд, – там, кажется, давали модную пьесу.
Кларендон-Хаус оказался особняком с островерхими крышами и голландским фасадом; западная часть дома выходила к морю, на обнесенном стеной участке росли сосны. В хорошую погоду здесь наверняка красиво. Мне показалось, что я помню это здание еще с юности. Я предположила, что раньше дом принадлежал
