поведальной будке, уткнувшись щекой в дубовую перегородку. Беспокойный был сон, отнюдь не ангельский. Я вскочил, наспех расправил помятую рясу. Тьма кругом, то ли ночь, то ли раннее утро; руки и ноги у меня окоченели от холода. Сдвинул перегородку настолько, чтобы можно было выбраться из будки, – которая и не будка даже, а так, самоделка: подпорки, накрытые занавесью, – и в отблеске свечи предо мной предстало раскрасневшееся, насупленное лицо Хэрри Картера.
– Сперва побежал к вам домой, но в кровати никого, – сбивчиво бормотал Картер. – Вот я и подумал, может, вы здесь.
Я хотел сказать ему, что обычно не сплю сидя в будке и сам не очень понимаю, что меня заставило заночевать в церкви. Но, судя по физиономии Картера, в моих объяснениях он вовсе не нуждался, ему хотелось лишь одного – поскорее вернуться к реке.
– Его ведь соборовать надо, разве нет? – спросил Картер и поджал губы угрюмо.
– Ты же сказал, он мертв.
– Но если плеснуть чуток освященного вина в его мертвое горло…
Мертвая глотка вина не распробует, подумал я, но вслух не сказал.
– Если нам удастся хотя бы это, – твердил Картер, – может, его смерть станет почти достойной. А иначе…
А иначе его ждет страшная участь, и болтаться безжизненной ветошью на рухнувшем дереве покажется ему несказанным счастьем. Хэрри Картер желал покойнику лучшей доли и был прав. Так что, выйдя из церкви, мы бросились бегом.
Первое, что я ощутил, – ветер, дул он с востока, порывистый, ледяной. Близился восход, и небо слегка посветлело. Бежали мы по дороге, что вела к Западным полям; большая часть дороги идет через луговину, разрезая ее наискось. По реке мы бы плыли более двух миль. Ветер трепал мой стихарь, и тот дыбился, словно парус, освященное вино плескалось в бутыли, я нес ее в правой руке, а в левой – склянку с елеем; шагу я не сбавлял, хотя ловил ртом воздух, а ляжки мои горели огнем. Совсем как олень, сказал бы мой отец, подмигнув, он всегда был не прочь подстрелить оленя. Что до Картера, молодого, приземистого, крепконогого, его светлые волосы развевались на ветру, штаны на коленях топорщились от засохшей вчерашней грязи – словом, обычный пышущий здоровьем юнец. Он мчался впереди, усердно работая локтями.
Луговина утопала в воде, но не столь глубокой, как раньше, – ветер, судя по всему, сдувал воду обратно в реку. Небо над нами, высокое, с бегущими облаками, поголубеет, когда взойдет солнце, пока же все вокруг, кроме ветра, было мокрым – мощенная булыжником дорога, трава, земля, наши ступни и лодыжки, стволы деревьев, гнезда, а в них неоперившиеся птенцы. Пальцы на моих ногах все равно что лягушки на болоте. Мы добежали до межи у Западных полей, дальше начиналось пастбище с густой сочной травой, и здесь было совсем уж топко – промокшие овцы с дрожащими ягнятами и коровы стадами брели по нескончаемой луже, выискивая почву посуше, где они могли бы кормиться, не захлебываясь водой; лошади Тауншенда, увязнув в грязи, стояли четырехугольником, уткнув морды друг другу в бока, с которых стекала вода. Сухим был только ветер, сухой и жутко холодный, он гнал прочь затянувшиеся дожди.
– Нам туда, – указал Картер на реку, что текла шагах в семидесяти иль восьмидесяти от нас. – Я пометил место топором.
Метка не шибко бросалась в глаза, воткнутое в берег лезвие глубоко ушло в землю, и на поверхности торчал лишь огрызок топорища длиною в ладонь. Мне бы понадобилась еще одна метка, чтобы его обнаружить. Но не Хэрри Картеру с его молодыми глазами, да и ни о чем другом он сейчас не думал, только о топоре и о том участочке на реке, куда прибило старую ветошь – бедолагу мертвеца. Ветер пихнул Картера в спину, и в мгновение ока он оказался рядом с топором, а затем принялся ходить по берегу туда-сюда, поджидая меня.
– Пропал, – с надрывом сказал парень, его голос резал ухо. – Покойник. Он был тут.
“Тут” означало упавшее дерево и его кривую ветвь, за которую зацепилось тело. Река поднялась, вода бешено бурлила и пенилась вокруг этой ветви, ничто бы там не удержалось, ничто. Ни человеческое тело, ни даже коровье. С чего Картер взял, что будет иначе? Но мог ли он как-нибудь предотвратить пропажу? Нет, в одиночку вытащить человека из воды никому не под силу.
– Куда он подевался? – повторял Картер снова и снова. И метался по берегу, будто пастушья собака. Потом замер как вкопанный, уставился на воду и произнес потухшим голосом: – Куда делся покойник? Он был вот здесь.
Мой некогда белый стихарь изгваздался и промок до колен, а сам я испытывал нечто вроде горечи поражения, потому что теперь я был вынужден задать Картеру вопрос, чего надеялся избегнуть. “Увижу воочию, что там на реке, – прикидывал я, – и с меня довольно”. Слова поднялись к горлу и застряли, и сколько бы я ни сглатывал слюну, расшевелить их не получалось. Я крутил головой, смотрел куда угодно, лишь бы не на несчастного Картера, без толку метавшегося по берегу. Куда угодно – вниз, вверх. Вверх, на звезды, меркнувшие на рассвете.
Когда
