в чем, конечно, убеждать его не стал, а просто объяснил ситуацию. Затем снова пошел к Верченко и говорит: «Я говорил с Корнеем Ивановичем, он ни в какую не соглашается. Текст апробирован, никакой критики не было – словом, не хочет снимать. На его стороне авторское право, так что делать нечего, надо издавать в том виде, как есть». «Коли так, – отвечает Верченко, – попросите Корнея Ивановича зайти ко мне».
Коротков снова позвонил Корнею, объяснил, что хочет отстоять книгу в полном объеме, нужно проявить твердость. Корней приехал в редакцию, Коротков проводил его в приемную директора, сам остался ждать. И вот буквально через пять минут К.И. выходит и говорит, что согласился снять оба очерка. Юрий наш, как в дерьмо опущенный. А потом еще на собрании всего коллектива книжных редакций Верченко ему добавил: «Нам, товарищи, лучше надо работать с авторами. Вот, например, книга всеми уважаемого Корнея Ивановича Чуковского выходит в ЖЗЛ. Юрий Николаевич Коротков не сумел убедить автора в необходимости снять очерки об Ахматовой и Зощенко. А пришел Корней Иванович ко мне, я ему объяснил, что решения ЦК партии не отменены, мы обязаны ими руководствоваться, и он согласился. Мы все уважаем Корнея Ивановича, но ведь он человек беспартийный, а мы с Вами обязаны проводить партийную линию».
Думаю, что тут был еще и личный подтекст: он мстил Короткову за Копелева[52]. Это было несколько раньше, Верченко только пришел к нам из ЦК комсомола, еще не вполне разобрался что почем, а у нас шла книга Копелева о Брехте. И в это время Копелев попал в черные списки как «подписанец» протестов против судилища над Синявским и Даниэлем. А книга уже была набрана, прошла сверку. Верченко вызвал Короткова, потребовал объяснений, а тот ему говорит: «Кто же мог знать, что Копелев так проштрафится! Автору выписано одобрение, затраты на набор и иллюстрации тоже немалые. Если мы книгу не выпустим, нам с тобой впаяют по выговору за непроизводительные затраты, а если выпустим, то получим по выговору за то, что издали запрещенного автора. Так давай лучше выпустим, книга‐то хорошая, и план будет выполнен. А то, вдобавок ко всему сорвем план».
Уразумев, что куда не кинь, все клин, Верченко согласился книгу выпустить. Не сшурупил, что в таких случаях затраты списывают без малейшего писка. Ему, видно, нагорело за этот прокол, и вот он нанес ответный удар.
Не говорю уже про историю с «Чаадаевым» А. Лебедева. Книгу редактировала Галина Померанцева, самый опытный у нас редактор, на ней была вся русская литература. Книга была острая, вся наполнена аллюзиями. Аллюзий хватало и в других наших книгах, но они обычно были упрятаны за специфическими реалиями описываемой эпохи, придраться было трудно. Лебедев же подчеркивал не специфическое, а общее, не скупился на публицистические обобщения, почти прямо перекидывая мостик из николаевской эпохи в нашу лучезарную действительность. Галина пыталась все это смягчать, но автор упирался, уступал очень мало, и когда она заново прочла книгу в корректуре, то наметила еще несколько кусков
Лев Зиновьевич Копелев (1912–1997) – известный писатель и диссидент, германист. Сидел в «шараге» вместе с А.И. Солженицыным. Прототип Рубина в романе А.И. Солженицына «В круге первом». Первая повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича» была напечатана в «Новом мире» с подачи Льва Копелева: именно он принес в редакцию рукопись никому не известного школьного учителя из Рязани. За протесты против преследования писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля Копелев попал в черные списки, после чего не мог печататься под своим именем. Альманах «Прометей», № 7, который я готовил к печати в качестве редактора‐составителя (1969), открывается статьей Л. Жуковского «Прометей – друг человечества». Л. Жуковский – псевдоним Копелева. В последующие годы подвергался еще большим преследованиям. В 1980 году Копелеву «разрешили» поехать в Западную Германию, после чего лишили советского гражданства, он вынужден был стать «невозвращенцем». Книга Льва Копелева «Бертольд Брехт» вышла в серии ЖЗЛ в 1966 г.
