руку в кулак, но ладонь все еще ощущала спину Магнуса Вагнера, не нуждающуюся в поддержке.
Отпустив курсантов, Ротгер Майер расстегнул корсет и вдохнул, словно впервые. Встал перед зеркалом, прогнулся, нашел баланс, шагнул назад, пробуя на зуб партию партнерши. Взгляд Магнуса до сих пор словно тащил его по ледяным торосам и обломкам скал на рифы. Он пошел из класса. Выключил свет и услышал голоса курсантов, выходящих из раздевалок. Он остановился за дверями, не желая встречаться с ними. И вдруг понял, что они рассказывают друг другу его историю. Вся его жизнь неожиданно оказалась сложена из обрывков фраз, коротких рваных слов и легкомысленных усмешек.
– Да это же хозяин школы, – девичий смешок, – А ты думал..?
– Я не стал бы работать с ним после этого. Да еще вот так.
– Ну а он, судя по всему, поумнее тебя, – дружный хохот.
– Но это же ужасно, так поступить с другом!
– А Майер не простил.
– А смотрит, как… – смущенная заминка.
– Он часто приходит, – вжикнула молния, – Стоит в дверях и смотрит, словно голодный на хлеб.
– А камеры?
– Ну, видимо, не устраивают его камеры.
– Майер? Не видит. Вагнер ходит, как привидение. Постоит и исчезнет неслышно.
– Я тоже думал, у него травма, танцевать не может больше, а он вон как…
– Лучше Майера, – фыркнул кто-то.
Ротгер прикусил щеку. Вот и устроил показательные выступления.
– Не лучше, – произнесла одна из девушек, – Никто не лучше Майера. Майер все чище делает, он текст ногами произносит так, что читать можно.
Ротгер Майер с облегчением криво улыбнулся. Его наука не только в ногах, но и в глазах. Не всем дано чисто танцевать, но ведь кто-то должен судить конкурсы, отбирать составы.
– Так вот почему Печатник! – кого-то осенило, кто-то только что открыл для себя смысл прозвания мейстера.
– А Вагнер словно от руки пишет – бегло, чисто, но не печатно.
– Да у него обе стопы переломаны, – бросил кто-то, – Все мелкие косточки, откуда четкости взяться. Потому и не танцует.
Ротгер замер. Переломаны стопы, где формируется почерк танцора. Легкость, с какой Магнус проходил раз за разом сложный фокстрот, обе партии, медленно, с повторами, беглость, с которой он протанцевал конкурсные минуты с синкопами. И сам держал спину. А еще и его поддерживал.
– А мне нравится его почерк! – рассмеялась одна из курсанток.
– А Майер красивый, – они завернули за угол, голоса стихли.
Ротгер переоделся в своей собственной уборной. Как мейстеру, ему полагалась эту комната с душем, а старый диван он привез из дома. Уборная выглядела гораздо более жилой, чем его квартира. Дома у Ротгера было очень чисто и очень пусто. Это нравилось женщинам. А уборная была завалена дисками, обувью и инструментами
