все-таки была устоявшаяся буржуазная жизнь – уютное жилье и чай с вареньем.
В центре салона – Лиля.
Вот деталь: на стене висел огромный лист бумаги, на котором каждый гость должен был что-нибудь написать – все равно что, но про Лилю, только про Лилю… Все-таки Лиля была очень уверена в себе!
Как это у них было? Вокруг самые талантливые, самые лучшие разговаривают об искусстве, читают стихи… И что же, Лиля каждому гостю говорит: «Напишите вот здесь что-нибудь про меня, у нас так принято – писать только про меня». Она, конечно, хозяйка салона, но как-то это нескромно… А может быть, это Осип говорил: «Напишите здесь что-нибудь на память, но только про Лилю».
Никто не сказал, что Лиля – дамочка-дурочка. Лиля всем понравилась, всех очаровала.
«И вот я введен в непохожую на другие квартиру, цветистую от материи ручной раскраски, звонкую от стихов, только что написанных или только что прочитанных, с яркими жаркими глазами хозяйки, умеющей убедить и озадачить никогда не слышанным мнением, собственным, не с улицы пришедшим, не занятым у авторитетов. Мы… были взяты в плен этими глазами, этими высказываниями…» – так писал Асеев[4]. Что делало Лилю королевой среди очарованных подданных?.. Умение вести беседу? Что?
«Она никогда не была красива, но неизменно была желанна. Ее греховность была ей к лицу, ее несомненная авантюрность сообщала ей терпкое обаяние; добавьте острый и цепкий ум, вряд ли глубокий, но звонкий, блестящий, ум современной мадам Рекамье, делающий ее центром беседы, естественной королевой салона; добавьте ее агрессивную женственность, властную тигриную хватку – то, что мое, то мое, а что ваше, то еще подлежит переделу, – но все это вместе с широтою натуры, с демонстративным антимещанством – нетрудно понять ее привлекательность» [5].
Нетрудно?! Очень трудно! Каждое слово само по себе понятно, но как это – «авантюрность, агрессивная женственность»?! Ясно только одно: другой женщине находиться с Лилей в одной компании невозможно. Другой женщине нужно смотреть во все глаза, как бы Лиля мгновенно не переделила мужчину, которого эта другая считала своим, да еще при этом чувствовать себя неодушевленным предметом, беспомощно улыбающимся диваном, или вешалкой, или и вовсе пустым местом…
В Лилином «салоне» не только читали стихи. Стихи перемежались картами: покер-стихи-винт-стихи-железка-стихи… Лиля была увлеченная картежница и играла много, и всегда на деньги. Но она не была такой болезненно азартной, как Маяковский, игровой зависимости у нее не было, она могла играть, могла не играть.
У Лили были и собственные, отдельные от Маяковского и Брика, интересы – она вдруг увлеклась балетом. В конце пятнадцатого года она начала брать уроки у танцовщицы, которая прежде танцевала с Нижинским в Париже. Это, вообще-то, немного странно – балет и двадцатипятилетняя женщина. Многие в двадцать пять лет считают, что им уже все поздно,
