Уже о своём.
Однажды, когда засуха в Африканские поля пришла незаметно, а воды в укромных местечках было ещё не припасено, Кристиан вместе со своим старшим братом усердно работал на плантации. Было голодно. Мучила жажда. Картины Эфиопской пустоши из легкого зноя и запаха пряностей, как себе представляют Африку европейцы, переходила в уже ни на что не похожий землистый, мозолистый цвет ключей, связка которых служила воротами не то в ад, не то в ещё более засушливые месяцы. Работали много. Когда солнце достигало Зенита, на секунду, лишь на секунду, как казалось Кристиану, садились передохнуть. И тогда в воздухе мигом поднималось огромное облако пыли, будто дух угоревшей пустыни, умирающей у Земли на руках. И вот, секунда проходила, солнце вновь давало неумолимый, неприязненно медленный отсчёт. И Кристиан раз за разом прокручивал у себя в голове одну мысль, как горный водопад обтачивает в себе круглый камень, что через годы превращается в острие. Однажды мысль наповал изнутри пронзила Кристиана: «Зачем мы пашем здесь, как рабы, если ни денег, но пропитания, нам все равно не выдают вовсе? Уже как с неделю. Зачем, брат?» И брат, задыхаясь пылью, отвечал: «Знаешь, Кристиан, порой следует просто делать. Ждать и наслаждаться тем, что ещё жив, Кристиан. Ведь, если тебе сложно, значит сейчас ты уже на финишной черте. Конец где-то рядом. Терпи, Кристиан.» На русском эта пословица звучит так: Утро вечера мудренее.
Ребята вкатывались уже на проселочную дорогу, вглубь острова, и их велосипеды поднимали пыль. Свет пролился на природу успеха Кристиана. Теперь всегда он действовал в соотвествии этим правилом. Но что то я заговорился, а друзья, скрипя, неслись навстречу своему ветру-ветру жизни. И он то завывал, взявшись будто со всеми ветрами мира за руки, ведя с ними хоровод, то прикасался к чему то небесному, лёгкому и, улетая куда то в рай, затихал. Мысли в голове спутников в этот момент принимали, буквально перенимали у ветра подобное настроение. Это был самый что ни на есть главный аргумент танца жизни. Илья понимал, именно сейчас понимал, что в жизни возможно все. И все танцует. Необычайная история приключилась с путниками по приезде.
Собирался дождь. Синими пятнами вечера, ручьями, тёмными, как женская тушь, в небе над красной Москвой разлилась печаль.
– Кап-Кап.
Первые капли дождя были на удивление горькими.
– Отчего ты плачешь, облако?
Прошло пятнадцать минут. Полыхнул закат своими вступительными аккордами. Тогда облако отвечало:
–Дни мои похожи один на другой. Как зимнее солнце светит, но не греет, так и зима-печаль, что надолго поселилась в моих мыслях, слабо освещает мой путь. И я знаю, что мне нельзя грустить, ведь слёзы мои-дождь. И если я буду много грустить, то меня не станет. Но я не могу. А жизнь течёт, и бескрайний простор жизни снова и снова проплывает мимо меня.
– Зима… Хороша печаль в зимнем лесу, когда
