организации страны?»
Сам Ленин обладал необычайной силой убедительности и последовательности в изложении и пропаганде своих идей. В «Сентиментальном путешествии» В. Шкловский вспоминает о его выступлении на заседании Совета солдатских депутатов»: «Это был день смятения… Ленин говорил речь с элементарной стремительностью, катя свою мысль, как громадный булыжник; когда он говорил о том, как просто устроить социальную революцию, он сминал перед собою сомнения, точно кабан тростник. Зал во время его напора был согласен с ним, и в нем водворилось что–то похожее на отчаяние».
В. Шкловский рассыпал в «Сентиментальном путешествии» множество острых, как «выпад на рапире», замечаний по поводу большевизма: «Народ можно организовать. Большевики верили, что материал не важен, важно оформление… они хотели все организовать, чтобы солнце вставало по расписанию и погода делалась в канцелярии… Проекция мира на бумаге – не случайная ошибка большевиков. Сначала верили, что формула совпадает с жизнью, что жизнь сложится «самодеятельностью масс», но по формуле».
Дважды уйдя от преследований советской власти, Шкловский в берлинской эмиграции чувствует себя относительно свободным, почти в безопасности. Однако параллельно с «Сентиментальным путешествием» создаются «Zoo, или Письма не о любви», которые завершаются не лишенным иронических тонов, но очень серьезным «Заявлением во ВЦИК СССР»: «Я поднимаю руку и сдаюсь. Впустите в Россию…». Советская власть впустила, что многое объясняет в дальнейшей эволюции мировоззрения этого замечательного публициста и теоретика литературы.
Надо было выбирать между эволюционным, мирным, «западноевропейским», каким он виделся в развитых странах мира классикам марксизма, или насильственным, катастрофическим, искусственно форсированным, путём развития, по которому решил повести Россию Ленин. И не было, вероятно, в России ни одного деятеля культуры, интеллигента, что называется, с дореволюционным стажем, которого не одолевали бы и перед октябрьскими событиями, и еще годы после них, драматические размышления о правоте и последствиях этого выбора.
К. Чуковский заносит в дневник 1917 г.: «…вопреки всем законам истории, Россия после векового самодержавия вдруг сразу становится государством социалистическим. Но нет-с, история своего никому не подарит… Ускорили исторический процесс».
В дневниках М. Пришвина, быть может, наиболее значительном и мощном произведении из всего того, что он создал, читаем (цитирую только записи 1917 г.): «Его Высокотоварищество Господин Пролетарий вышел откуда–то из трущобы и занял место его Высокопревосходительства. Мы жалели его, пролетария, но кого же теперь нам жалеть? И мы пожалели себя»; «Нельзя переделать сразу», – говорит человек жизни («обыватель»), а революция хочет сразу».
Дневники
