со странным привкусом, должно быть, застоявшаяся, но она пила и думала, что ничего вкуснее не пила никогда в жизни! Крышка чайника мешала ей, лезла в ухо, но все равно – какое наслаждение пить, просто пить, чтобы вода стекала по горлу и попадала внутрь!
Она оторвалась от чайника, тяжело дыша.
– Что случилось?
– Тебя ударили по голове. Я… не успел это предотвратить.
– Кто? Кто ударил меня по голове?!
– Я не заметил. Он кинул чем-то в лампочку и ударил тебя. Он или она.
– Она?!
– Я же сказал, что не заметил. – В голосе Добровольского было раздражение, а лица его она не видела, потому что фонарь он выключил. – Это мог быть кто угодно, он или она. Вставай. Ты можешь встать?
– Он нас здесь запер?! – дрожащим голосом спросила Олимпиада, решительно не признавая того, что могла быть «она». – В этом… бункере?!
Тут она все вспомнила, и ей стало страшно. Так страшно, как никогда в жизни.
Ей не было так страшно, даже когда она, словно в замедленной съемке, смотрела, как переворачивается в воздухе тело и падает, падает, и понятно, что в следующую секунду грянет взрыв, и неизвестно, останется ли что-нибудь после этого взрыва!
– Мы должны выбраться отсюда как можно скорее.
– А дверь? – дрожащим голосом спросила Олимпиада Владимировна. – Дверь… закрыта?
– Yes, – ответил Добровольский. – Она закрыта, она металлическая, с этой стороны на ней нет никаких отверстий. Про дверь можно забыть. Нужно искать другой путь.
– Какой путь?!
Он не ответил, только рука, державшая ее спину, убралась. Олимпиада покачнулась.
– Возьми.
– Что взять?
В ладонь ей сунулось что-то металлическое, сильно нагретое.
– Нащупай кнопку и нажми.
Твердое и металлическое оказалось фонарем, и лезвие света опять ударило по глазам так, что они заслезились. Олимпиада сморгнула слезы, и очертание яркого круга на потолке стало четким.
– Нажми сильнее, Липа.
Она послушно нажала сильнее, и свет из острого стал рассеянным и мягким. После полной черноты казалось, что очень светло, как в театральном фойе, когда в антракте вдруг зажигаются все лампы.
– Нам нужно выбраться отсюда как можно скорее. Никто не придет нам на помощь, я даже телефон с собой не взял! Давай, Липа. Помогай мне!
Сжимая в руке фонарь, она поднялась. Голова была будто чужая, она потрогала ее свободной рукой, проверяя. На ощупь понять ничего было нельзя.
– Он решил нас здесь… замуровать? Чтобы мы умерли от голода и жажды, да?
– Нет.
Она помолчала. Добровольский чем-то шуровал у дальней стены.
– Что значит – нет?
– Здесь трудно умереть от голода и жажды. Вон водопроводная труба, и еще холодильник у двери.
Она оглянулась – и
