могли быть спрятаны именно тут, а не в Антарктиде на мифической базе нацистов, а, может, и советского ВМФ. Саша с Володей были уверенны, что именно им предстоит открыть эти места – а там, по русской привычке, как Бог даст. Вера сильнее бытовых препятствий, когда подкреплена некоторым расчётом и философским обоснованием – всего этого хватало в избытке. Была пересмотрена недавно с проступавшим холодным потом даже последняя балабановская картина про колокольню счастья и невозврат назад. То было кино уютного зала, но с не покидающим ощущением режиссёра-провидца. Грела душу заученная аксиома, что как в кино в жизни в основном не бывает, и простая вера в свои силы – лишь бы не подкосила простуда, а там согреемся, упадём, встанем и снова в бой. Жалко, что CNN не снимает и, может, вообще никто не узнает, что здесь будет происходить – так часто наши открытия принижаются и первооткрывателями назначают совсем не те фамилии, которые не возносят отечественные первоисточники, уступая всесилию иностранных масс-медиа. Может когда-то по загадочной иронии истории наши и восточные товарищи здесь постепенно, как и в IT, будут понемногу догонять. Пошатнувшийся колосс приведёт и к утрате части информационного влияния, а уж добраться сюда ему и не снилось в сложном сейчас расположении политического духа.
Силуэт белого коня неподвижно стоял на вершине снежного холма, облака дыхания вылетали из ноздрей загадочного гостя, померещившегося ночью. Венские стулья были расставлены прямо возле напоминавшей айсберг горы, лабиринт переулков за их спинками кружил зашедшего гостя и огоньками напоминал то переулки центра Москвы, то какой-то повторявшийся сон из раннего детства. На язык падал мелкий град, растворявшийся на частицы подобно кофейному зерну. Поражала не реалистичность происходящего и желание побыть в ней подольше, снова заснять время и обязательно показать его потом, как-то записать для других. В один момент зигзаги улиц начинали двигаться в танце, конь засыпал у входа в таинственный лабиринт, а ощущения, наиболее часто характеризуемые как «все равно», одолевали любую практичную натуру здесь за несколько мгновений. Как при подъёме на вершину, бесконечный снег и ветер постепенно превращал взгляд в раба окружающей ауры, за неопределённое время рассеивая внимание и переводя в состояние покорности событиям, обволакивавшим пришедшего из далёких мест гостя.
Театральный разговор с горой был неравный – она подобно режиссёру командовала и не давала отступить ни на шаг, как экскурсия с гидом заставляла возвращаться в такой ненужный начинающимся вечером автобус. Колёса, стёкла, но с отражением не самого себя, жар, чувство бесконечной музыки ветра и, наконец, падение в холодный прилив северного моря, на дне которого капюшон набрал воды, стекающей по позвоночнику. Мираж исчезал не долю секунды, а казалось добрый час, потому что подняться не было сил. Сияние заслоняло горизонт в левой его части, справа была просто бесконечность.
