а может, он не один, реальный мир?
В Е Т Х И Й Ч Е Л О В Е К: Бог один и мир один. Зачем одной сущности много явленностей? Меня другое занимает. Когда мы наблюдаем несколько миров, видим ли мы все, или только самый верхний? Вот когда ты увидел у меня два мира, наблюдал ли ты эти два мира или только меня, наблюдающего два мира?
Ш У М Е Р: ты хочешь сказать, что любой воображаемый мир предстает перед нами как новая реальность, а предыдущая реальность исчезает?
В Е Т Х И Й Ч Е Л О В Е К: именно это я и спрашиваю у тебя
Ш У М Е Р: не знаю. Но если это так, то все это кажется мне дурной шуткой Бога
В Е Т Х И Й Ч Е Л О В Е К: полегче, полегче. Где ты был, когда Он сотворял этот мир? откуда тебе знать Его замысел? И почему ты думаешь, что для Него сначала было сотворение мира, а потом ты со своими подозрениями? И почему ты думаешь, что у Него вообще есть время? И почему ты вообще думаешь?
Ш У М Е Р: не знаю. Я даже не знаю, могут ли быть причины того, что ты спрашиваешь. Но я не могу уклониться от участия в этой злой шутке под названием жизнь.
Все тот же повелительный жирный средней солености голос растолкал пассажиров: «сейчас вам будет предложен горячий завтрак, приведите спинки кресел в вертикальное положение, температура за бортом минус пятьдесят два, как же вы мне все, бля, надоели – опять кто-нибудь стаканчики спи..дит»
Ф Е Д О Р: вот ты утверждаешь «Богъ умер!», и, наверно, твои рассуждения неистинны, но верны. Можно допустить, что это так, хотя это для меня и противно и невероятно, но вам, немцам, в отличие от поляков, французов и евреев, я привык верить, вы – народ умный и начитанный разных толстых книжек – я в Европе много таких толстых книжек видал, у нас же книжки потоньше. Русский человек вообще крайне нетерпелив, ему недосуг толстые книжки читать, ему сразу надо – топор, процентщицу и двадцать копеек, чтобы тут же пропить их или отдать нищему. А как же все-таки будет, если с Богъом и человек умрет? Ведь непременно же умрет!
Ф Р И Д Р И Х: вместе с Богом умрет и человек – христианский человек, тот самый «Esse homo», который несет не на самом себе, а рядом истину о себе. Умрет трус и вечно индульгирующий, ссылающийся и кивающий на Христа как на спасителя. На земле останется человек, один человек, человек сам по себе, homesse, вмещающий в себя истину мира и истину собственного бытия и пребывания.
Ф Е Д О Р: homesse – это, конечно, красиво, это как раз по-немецки: «der Mensch ist was er esst» – «человек есть то, что он ест», а ест он, знаете ли, дрянь всякую, по преимуществу. Впрочем, это в сторону. А если по существу того, что вы, сударь, изволите утверждать, то, помнится, этот ваш homesse действительно вылупился, он еще, кажется, был назван одним из наших, живущих у вас, хомососом – homo sovjeticus: ужасней существа не было на свете.
Ф Р И Д Р И Х: он и должен быть ужасен – homesse, потому что свобода – это ужасно с точки зрения раба Божия и раба культуры. Он будет великолепно, бесподобно ужасен и будет гордиться своей ужасностью
