лбу.
– Я тебе сколько раз говорила, не трогать собаку. Мало ли какие у нее микробы. Заболеешь – клянусь жизнью твоего брата – лечить не буду!
– Обязательно моей жизнью надо клясться! – послышался вопль шестилетнего Камиля. – Почему его жизнью не клянешься?!
– Цыц! – прикрикнула мать. – Тоже мне – вчерашнее яйцо курицу учит! Вот отец придет – все расскажу ему! Рустам, Руста-ам!
– Да, мама! – Рустам хихикал, но придал голосу серьезность, ибо легкомысленный смех не украшает девятилетнего мужчину!
– Привяжи собаку к дереву, мой руки, и поднимайся в дом. Обедать будем.
Обедать – это всегда хорошо. И пока Рустам привязывал Дурашку к айвовому дереву, мыл руки, мама уже выкладывала на стол салат из огурцов и помидоров и разливала по тарелкам суп с мясными тефтелями и горохом – любимое блюдо мальчишек.
– Бери хлеб. – Мать подвинула к Рустаму тарелку с хлебом. – А ты не болтай ногами, – обратилась она к Камилю. Тот сосредоточенно выскребывал со дна тарелки гущу и болтал ногами под столом. Голос матери вдруг стал просительным.
– Когда поешь, Рустамчик, отнеси дедушке немного супу. Я налила уже в банку.
– Ну, мам!!! – В планы Рустама явно не входило тащиться через весь поселок с кошелкой, когда можно провести остаток дня с толком! Окунуться в пенное, ласковое море, поваляться на песке, погрызть горячие соленые початки кукурузы, побегать с Дурашкой по берегу, залезть на дерево и собрать инжир, – да мало ли еще важных дел! Он скорчил умоляющую рожу.
– Никуда инжир не денется, – сказала мама. – И море не убежит. А дедушка один, скучает, к нам ему приходить трудно, он старенький, надо его навестить, побаловать домашним.
Своего двоюродного деда, дядю матери, Рустам любил сложной любовью. С упрямым этим голубоглазым стариком было интересно, но долго рядом с ним находиться было нельзя. Старик обожал лук и чеснок, считал их панацеей от всех болезней, и ел по 3 раза в день. Возможно, поэтому и дожил до 81 года, пережив жену и дочь, всех младших братьев и дождавшись внуков и правнуков. Те благополучно процветали в другом городе, звали старика к себе, но он наотрез отказался покинуть свой маленький дом, крохотную печку и занесенный песком сад. «Здесь я родился, отсюда меня и вынесут» – отрезал он раз и навсегда, когда внук в очередной раз подступил к нему с уговорами. Тому ничего не оставалось делать, как поручить деда заботам матери Рустама и Камиля. Заботы были трогательны, щедры, но редки. Старик упорно отвергал чрезмерные ухаживания. «И у благодеяния шипы торчат» – повторял он, нимало не смущаясь тем, что эти слова задевают и обижают племянницу.
Но бывать у старика было интересно. В первую очередь потому, что это был необычный дом, дом без мебели, по всем правилам старины. Вместо мебели в стенах были аркообразные ниши. В двух из них была составлена нехитрая щербатая посуда. Племянница несколько раз грозилась выбросить допотопные пиалы с вытертым рисунком, и треснувшие блюдца, заменив их на новые. Но старик отстаивал это бедный, чистый хлам с достоинством, с тихим ропотом. В другой нише были
