а такое с ним случалось крайне редко и потому привлекло мое изумленное внимание.
– В чем дело?
– Я хотел бы, чтобы ты посмотрела еще одну вещь… Я последовал твоему совету и написал картину. Мне бы услышать твое мнение… узнать, захочешь ли ты выставить ее вместе с остальными.
– Ты разбудил мое любопытство! – У меня загорелись глаза.
В его взгляде я прочла и ожидание, и опасение, но еще и искреннее удовольствие.
– Поставь ее и скажи, когда будешь готов.
Я отошла к витрине и приготовилась ждать. Следя за оживленной в субботний полдень улицей, я отчетливо слышала, как он подходит к пустому мольберту, как тихонько шуршит полотно по деревянным планкам. Я догадывалась, что Идрис отступил на пару шагов, чтобы придирчиво проверить каждую деталь своего произведения.
– Теперь можешь подойти.
Я втянула побольше воздуха и повернулась. Его крупная фигура скрывала от меня значительную часть картины. Я медленно приблизилась к ним обоим и встала справа от него. Эстетическое потрясение соответствовало моему предвкушению. Идрис отказался от привычных холодных цветов в пользу теплых, линии стали более плавными. Это была самая прекрасная его картина, лучшее выражение его таланта и душевного состояния. В ней сквозили и ярость, и нежность. Он впервые открыто проявил свою внутреннюю противоречивость и создал нечто вроде аллегории страсти, любви и ненависти, перемешанных в едином мазке кисти. Матовая бархатистость гуаши потрясала. Я приблизилась, побуждаемая сильным желанием дотронуться до поверхности, как делаешь, когда хочешь погладить любимого человека, почувствовать под пальцами его кожу, но все-таки удержалась. Спиной я ощущала нетерпение Идриса, его неуверенность в моей реакции, тогда как сама я едва сдерживала слезы.
– Она… это же… не знаю, как сказать…
Мне недоставало слов, я повисла у него на шее и только так сумела выразить захлестнувшие меня эмоции.
– Потрясающе, Идрис. Представляю, как мне будет тяжело с ней расставаться.
– Она твоя.
Я резко отодвинулась.
– Ох… нет… Не могу принять такой подарок.
У меня защемило сердце от боли, которую я прочла на его лице: я не приняла его бесценный дар, а ведь он предложил мне частицу себя самого, своей души и, значит, почувствовал себя отвергнутым. Но я-то подразумевала нечто прямо противоположное.
– Ты меня неправильно понял, Идрис… Я не могу принять твой подарок из этических соображений, и в данном случае мне особенно трудно не нарушить эти принципы… Но я никогда не соглашусь с тем, чтобы выставляющийся у меня художник дарил мне свое произведение.
Стены нашего дома украшали только картины и скульптуры, которые я нашла на чужих выставках, у мастеров, которыми не занималась. Единственное исключение – Кармен, подарившая на нашу свадьбу одно из своих произведений, да и то она тогда
