за подарок…
Так она улыбнулась, взяла меня рукой за шею и поцеловала. И потом вытащила из-под подушки грушу хорошую, мари-луиз, и мне.
Такое счастье я испытал, а Луша стоит и ворчит:
– Транжирка какая… Не умеет деньги беречь…
И стала Наташа аккуратно на службу ходить.
Месяца три прошло, уж к сентябрю подвигалось. То каждую неделю от Колюшки письма получали, а тут – нет и нет. И вдруг опять к нам на квартиру поход. Ничего не сказали, письма прочли – у Луши в рабочей корзиночке хранились, – забрали и ушли. Потом уж пристав мне сказал, что Колюшка с поселения отлучился.
Так это нас растревожило.
– Что же, – говорю Луше, – плакать? Слезами не поможешь…
Но ведь мать, и притом женщина! А господин Кузнецов мне сказал:
– Ваш сын скоро получит известность!..
Пошел наутро в ресторан, а мне и говорят:
– В газетах про тебя пропечатали, что твой сын убег, и про обыск.
И показывают. Так я и ахнул. А там все! И мое имя-отчество, и фамилия, и в каком я ресторане – все. А это наш жилец Кузнецов прописал.
И вдруг мне Игнатий Елисеич и объявляет:
– Штросс распорядился тебя уволить. Ступай в контору. Я тебя не могу к делу допустить.
Сперва и не понял я.
– Как так уволить? За что про что?
– За что, за что? Приказал, и больше ничего.
Так руки у меня и опустились. Я к Штроссу в кабинет. Допустил. Сидит в кресле и кофе ложечкой мешает.
– Да, – говорит, – что делать! Нельзя тебе больше у нас служить.
И на лицо мне смотрит.
– Мы подвержены… Уж раньше требование было, а я тебя держал, а теперь все известно, и про наш ресторан… Ничего не могу.
– Густав Карлыч, – говорю, – за что же? Я двадцать третий год верой и правдой… интерес ваш соблюдал.
Поплакал я даже в кабинете. А он встал и заходил:
– Я ничего не могу! И хороший ты слуга, а не могу. Вот что могу – сделаю…
Взял со стола трубку телефонную – с конторой – и приказал:
– Выдать Скороходову пособие семьдесят пять рублей и залог!
Взяло меня за сердце, и я им тут сказал:
– Вот как за мою службу! Я все у вас между столов оставил, за каждую стекляшку заплатил… Обижаете!..
Он бумагами зашумел и так и покраснел.
– Не мы, не мы!.. Мы тобой довольны, а у нас правила…
Да, у них правила… У них на все правила. И на все услуги. Деньги, вот какие у них правила. И в проходы можно, на это препятствий нет. Пылинку на столах, соринку с пола следят со всей строгостью. За пятна на фраке замечание и за нечистые салфетки… Все это очень необходимо. А вот за двадцать два года…
Посмотрел я на них, как они в кресле сидели, как налитой, и в бумагах по столу искали, и хотел я им от души все сказать. Так вот… хотел им сказать с глазу на глаз… Да в глотке застряло.
