гласила: «“Броуди секьюрити”. Добро пожаловать!», вызывая бесконечное раздражение Эберса.
Лукаво прищурившись, Хара сделал взмах мечом и попросил:
– Расскажите мне об этой цубе[3].
Она имела форму диска диаметром около трех дюймов с трехгранной прорезью по центру для лезвия меча. Поскольку меч был наиболее ценной собственностью любого самурая, предметом гордости и едва ли не частью души, его гарду часто украшали золотом, серебром, изысканными лаковыми покрытиями, чеканкой, перегородчатыми эмалями и инкрустациями, чем занимались искуснейшие мастера. И теперь в мире коллекционеров велась настоящая охота за наиболее ценными экземплярами.
– Эту цубу я датировал концом тысяча пятисотых годов. Меч принадлежал семье из Токио, чьи предки-самураи служили еще при дворе правителя Хидейоши.
– Неплохо, – одобрительно кивнул Хара. – А что скажете о сюжете?
На внешней стороне гарды изображались два диких гуся в полете. На обороте картина выглядела несколько иначе: одна из птиц продолжала свободно парить, а вторая стремительно падала на землю, либо обессилев, либо пораженная стрелой охотника.
– Сюжет сопоставляет тему опасностей, подстерегающих воина, с постулатом дзен о скоротечности человеческого века.
– Что ж, по крайней мере в искусстве вы – дока, – заметил Хара, укладывая меч на место в витрине. – А как обстоят дела с вашими способностями сыщика?
У тротуара перед входом в магазин стоял иссиня-черный «роллс-ройс». Водитель в кепи и безукоризненно отглаженном мундире поминутно обмахивал мягкой метелкой на длинной рукоятке его сверкавшие на солнце обводы, на которых и так невозможно было увидеть пылинку.
– Почему бы нам не пройти ко мне в кабинет? – предложил я. – Лучше будет продолжить беседу там.
Но провел я его, конечно же, в примыкавшую к кабинету гостиную. С ее бежевым ковром, кофейного оттенка кожаной отделкой кресел и столом орехового дерева. Я считал себя вправе гордиться обстановкой этой комнаты. Стол эпохи правления Вильгельма и Мэри, то есть сработанный еще в начале XVII века, я сумел по случаю приобрести на распродаже имущества одной из усадеб. На пастельно-серой стене висела акварель Чарльза Берчфилда – талантливого, но недооцененного американского художника середины XX века.
Хара занял одно из кресел, пока Китайская Стена протискивал тушу сквозь проем двери. Минутой позже Эберс принес поднос с кофе, поставил на стол и исчез, показав мне за спиной магната выразительный жест – кулак с оттопыренным вниз большим пальцем.
Хара перебросил ногу на ногу. Я же остался стоять, поглядывая не без настороженности на его помощника. Гость оглядел комнату.
– Ano e mo warukanai kedo…
Это означало: «Рисунок тоже хорош, но…»
Я склонил голову в легком поклоне.
– Вещица скромная, но достойная, – произнес я на его родном языке, вложив в интонацию подобающий случаю оттенок самоуничижения.
Гарда японского меча.
