привкусом.
– Не будь законченной скотиной, – прошептала Клара и тут же начала мелко вздрагивать, проваливаясь в тревожный сон.
Геннадий Борисович Рожкин с оперативниками только к четырем дня закончили ничего не давший для следствия осмотр отеля, и Даша распорядилась подавать обед.
– Вы разделите с нами трапезу? – спросила хозяйка у Рожкина, вызвав тем его страшное негодование.
– Не разделим! – рыкнул он, и полицейская бригада укатила, с раздражением вдыхая дым от мангала, который разжег у черного хода повар Самохин.
Феликс Николаевич, надо отдать ему должное, трудился в эти дни с особым усердием. Он будто разделял вместе с хозяевами вину за происшедшее и отменными блюдами пытался скрасить тягостную обстановку, в которую погрузился после трагических событий пансионат. Проработавший бо́льшую часть жизни поваром в одном из известнейших московских ресторанов, Самохин решил, выйдя на пенсию, поселиться на даче: благо дочь-бизнесменша помогла оборудовать папе домик под зимнее проживание, и Феликс Николаевич наслаждался жизнью, выращивая любимую спаржевую фасоль, собирая грибы и разгадывая кроссворды.
В прошлом году Самохин, наслушавшись соседских сплетен о новых владельцах «буржуйской избы», решил прогуляться к гостинице, чтобы своими глазами посмотреть на доходный дом. И первый, кого он там встретил, оказался хозяином. Это был покойный Марк Иванович, который в этот момент усаживался в свой шикарный «Мерседес». Ухмыльнувшись в пшеничные усы, Феликс Николаевич скромно прошествовал мимо, насвистывая песенку про «Феличиту», которая прочно ассоциировалась у него с собственным именем. Самохин отчетливо вспомнил, как лет двадцать пять назад готовил в своем ресторане киевские котлеты для лощеного кудрявого замдиректора столичной гостиницы. Ныне Марк Иванович мог бы «похвастаться» скукоженным лицом и круглой лысиной на затылке. Но блеск глаз, стремительность, голос – этого у бывшего замдиректора отнять было невозможно.
– Феликс Николаевич! Вы нарочно игнорируете добрых знакомых или подслеповаты стали?! – зычно окликнул повара коммерсант, который сразу узнал Самохина.
Говорун назвал встречу судьбоносной и тут же выгнал расхлябанного повара-горца Ираклия, пригласив на работу опытного, проверенного временем мастера. Феликс Николаевич и усом повести не успел.
– Какая пенсия? Ты что, Николаич, соевых сосисок из сельпо обожрался? Будешь жить и работать с почетом, есть на тарелках «Ламирье» и пить «Шато Мутон-Ротшильд», – выпалил Говорун и, хлопнув водителя по плечу, стартовал в Москву, оставив на проселке растерянного Самохина, составляющего в уме возможное меню нынешнего «импровизированного ужина», памятуя о подрощенных гулькинских цесарках, которыми аккурат сегодня утром хвастался Лева.
Так и сложился костяк работников отеля «Под ивой». Ида примкнула чуть позже: Феликс Николаевич вырвал племянницу из нищеты глухой деревни, от бабки «Салтычихи». И тут тоже Самохин попал «в десятку» – привыкшая к каторжному деревенскому труду,
