– активные кандидатки на аборт в уютной комнате Гестапо, где та будет зажимать им рукой рот, чтоб не орали. И если они ещё не поняли этого из учебной программы, то останавливать их бессмысленно. Тем более что с гораздо большим жаром, чем возлюбленных, соседки обсуждали, как достать водолазку, кофту-лапшу, расклёшенные брюки и сапоги-чулки.
Валя выросла в обносках от соседских детей и в платьях, сшитых матерью из ворованной ткани. Она не видела в моде ни пользы, ни смысла. Как, впрочем, и в интерьере. Мать вылизывала новую квартиру, заполняла её вышитыми цветочками и рюшечками, словно пытаясь отмыть и отстирать помеченную синяками и пятнами крови прошлую жизнь.
Но воздух квартиры всё равно казался Вале мёртвым, а материна эстетика выглядела кладбищенским порядком с ровненько разложенными на могилах бумажными цветами. Ведь все трое жили по отдельности, каждый в обнимку со своим одиночеством, и пересекались только по быту.
А в доме бабушки Поли с потолка свисали пучки трав, кошка Василиса ходила по обеденному столу и спала на бабушкиной подушке, но при этом пахло чистотой и уютом. Каждый глиняный горшок имел своё лицо, сверчки цокотали за печкой, мотыльки шуршали на окнах, на дворе переговаривались гуси, и казалось, что одинокая бабушка Поля живёт в большой любящей семье.
К общежитию Валя относилась как к службе в армии или сроку в тюрьме. Казённые крашеные стены, тусклые лампочки, железные кровати с продавленными сетками, ужасные, сто лет не ремонтированные места общего пользования.
Глаз отдыхал только в комнате Гестапо, и Валя была единственной, кто сумел сблизиться с комендантшей. С Гестапо ей было легче и интересней, чем с соседками, ведь главной её подругой была бабушка, а Гестапо была моложе бабушки всего на десять лет.
Валя старалась, оценки были важны для поступления в мединститут. Вечерами она либо массировала пациентов, либо писала открытки матери и бабушке, либо смотрела телевизор в холле общежития. Сплетничать с девчонками и ходить на танцы, кончающиеся лапаньем, ей было неинтересно.
Ближе к диплому Гестапо выкопала через знакомых на ближайшем заводе худого носатого инженера, приехавшего из Москвы по распределению. А разузнав о его детской травме позвоночника, напела про «золотые руки» и даже снизила цену на рубль.
Когда малахольный носатый Юрик Соломкин увидел Валю, он онемел, а после массажа практически впал в ступор и первые сеансы молчал как глухонемой. Потом освоил: «Здравствуйте, спасибо, извините», а после десятого, заключительного, пригласил Валю в кино.
– Он, конечно, образованный, но уж такой плюгавенький, – жаловалась Валя комендантше под чай с вишнёвым вареньем. – Ручки тоненькие, спинка кривенькая. Как говорила бабушка, ни рыба ни мясо, ни кафтан ни ряса. Кого от него родить можно?
– Ты, Алексеева, на дуру-то не похожа, – ответила на это Гестапо. – Прописку московскую сделаешь, да и найдёшь от кого родить. Получится шик, блеск, красота.
– Но
