вдруг, бродя по выставке Артура Корнилина, он увидел «Натюрморт с зеркалом», мрачная и своевольная эстетика которого странно поразила его. В вытекшем зеркале непонятным образом отражалось красивое, страстное и недовольное лицо женщины, черноволосой, жгучей, с пронзительным взглядом… На ее лбу – золотая подвеска. Не может быть! Сергей подошел поближе. Да нет, он не ошибся. Точная копия купленного во Франции украшения! Он почувствовал, как по спине побежали неприятные ледяные мурашки, а на лбу выступил холодный пот. Неужели его обманули? Где Корнилин мог видеть украшение? Что происходит? Неужели ему всучили подделку?
Сергею даже не денег было жалко, его возмутил хитро подстроенный обман. Лили неплохо изучила его, она знала, на какую приманку он может пойматься. И он не обманул ее ожиданий! Отчасти, ее можно было понять, – в ней заговорила отвергнутая женщина. Такая женщина, оскорбленная и униженная, мечтает о мести, лелеет ее, тщательно готовит, и, наконец, с успехом осуществляет.
– Что ж, поздравляю! – подумал Сергей о Лили с некоторым восхищением. Вряд ли он сам смог бы отомстить лучше. Коварства ей не занимать! Но он-то, он-то каким лопухом оказался! «Бестолковый русский Иван», – как они, наверное, называли его между собой с этой ее таинственной «приятельницей».
Сергей то закипал от бешеной обиды, то готов был расхохотаться. Он умел ценить хорошую игру, пусть даже и чужую. Черт! Как тощие французские девчонки обвели его вокруг пальца!
– Надо уметь проигрывать достойно, – сказал он сам себе и несколько успокоился. Но желание немедленно повидать Артура и поговорить становилось нестерпимым.
Когда после нескольких рюмок коньяка и бесконечных причитаний и жалоб художника, Сергей, наконец, вытащил из кармана и показал золотую подвеску, Артур, что называется, позеленел. Глаза едва не выскочили у него из орбит, он хотел что-то сказать, но закашлялся. Губы его посинели, и Сергею показалось, что он сейчас свалится замертво со стула.
– Г-где ты эт-то взял? – наконец, стуча зубами, выговорил он еле слышно.
ГЛАВА 3
Человек в черном провел на выставке два дня, и ему так и не удалось увидеть Корнилина. Утешало его только то, что он мог досыта налюбоваться портретом Евлалии, который назывался «Искушение». Название очень даже правильное. Она смотрела, откровенно соблазняя, пробуждая запретные желания, делая их невыносимыми. Когда становилось невмоготу, человек выходил на улицу, бродил по засаженному каштанами и кленами скверу, пытался успокоиться, слушая шелест упругой листвы, вдыхая горячий летний воздух. Не получалось. Сама атмосфера Харькова была наполнена тлением, запахом еловых веток, разрытой земли, увядших цветов… Здесь ее похоронили, Евлалию, засыпали навеки ее прекрасное лицо, которое приходит к нему теперь только в снах, душных и тяжелых, тесных, как ее последнее пристанище. Человек сжал зубы от очередного спазма в черепе, жуткой болью растекшейся вниз, до самой шеи. Он хотел
