переживая драму жизни, любили, надеялись, мечтали… Куда все это ушло? Уходит человек и уносит с собой всю свою вселенную, великую и неповторимую, как загадочная далекая Звезда. Если бы знать, на каком небосклоне она загорится вновь!
Тогда, убегая из Харькова, она, объятая страхом, уехала в Кострому, где гостила у тетки, но долго там не задержалась. Гонимая неведомой опасностью, Нина переезжала с места на место, меняла города и небольшие поселки русской глубинки, пока, наконец не остановилась в крохотном рыбацком селении близ озера Хандога, затерянного на необъятных просторах Архангельской области.
Дома рыбаков стояли у самого берега. В пустых дворах сушились сети, под навесами лежали дрова, почерневшие от сырости. Вдалеке виднелся еловый лес. Озеро было огромное и неприветливое, ветер гнал над ним низкие серые тучи, свинцовые волны кое-где закручивались барашками. На деревянных мостках женщины полоскали белье в ледяной воде.
Нина ходила в лес по грибы и по ягоды вместе с Катериной, у которой она снимала комнату в деревянном рубленом доме, сухом и теплом, полном запаха лампадного масла и хлеба, который в поселке каждая хозяйка пекла сама. В большой горнице висели темные старые иконы в серебряных окладах, под ними горели лампадки, под потолком сохли пучки трав. На выскобленном добела деревянном столе стоял выпеченный с утра хлеб, накрытый чистыми полотенцами, кувшины с моченой брусникой и клюквой, пироги с рыбой. Муж Катерины уходил на охоту и пропадал неделями, женщинам было некуда девать время, и они переговорили обо всем, что приходило в голову.
Говорила, в основном, Катерина, – о том, как ей надоело одно и то же: лес, озеро, несколько домов на берегу, жареная рыба на обед и ужин, соленые грибы, клюква, стук дождя по крыше, зимой снег по пояс, мороженое мясо, нескончаемые метели и бледное студеное небо. А Нине все нравилось. Грибы собирать было одно удовольствие – присядешь на корточки, и, не вставая, наберешь целое ведро волнушек или оранжевых подосиновиков. Ножки Катерина велела не брать, – только шляпки. Вернувшись домой, женщины растапливали баню, мылись, жарили на большой сковороде грибы, пили чай с медом диких пчел. Спали на высоких жарких перинах, застеленных вышитыми крестом простынями.
– Это еще мое свадебное приданое, – говорила Катерина. – Свекровь покойная вышивала. Красиво?
Нина соглашалась. Северная вышивка поражала ее своей простотой и изысканным вкусом. Она уговорила Катерину показать ей содержимое сундуков, и они часами перебирали и рассматривали пододеяльники, наволочки, передники, старинные юбки, кофты из тонкого отбеленного полотна, головные повязки. Сундуки пахли нафталином и можжевельником, и напоминали Нине детство. Все это было ново и замечательно, – и огромное суровое озеро, и большие смоленые лодки на берегу, и неспешный северный говор, и одинокое житье, и рубленая баня во дворе, и огромная русская печь, в которой Катерина варила уху из рыбы, картошку и пекла пироги. Вместо кастрюль у нее были закопченные казаны,
