вижу, что вы таки хороший человек, – стоящий рядом со мной благообразный еврей лет семидесяти проникновенно посмотрел мне в глаза.
– Не буду спорить, но сочту за комплимент, – ответил я. Спорить почему-то и в самом деле не хотелось. Скорее всего, это было связано не со вчерашним выигрышем некислой суммы у местных толстосумов и даже не с ожиданием ещё более шикарного выигрыша завтра у эстонского завмага, латышского контрабандиста и какого-то заехавшего в Прибалтику грузина. Дело было скорее в умиротворении, которое шло от моего нынешнего собеседника. Я уже встречал подобных людей, причём порою в самых неожиданных местах и при ещё более неожиданных обстоятельствах.
– А ведь тут я её последний раз и видел! – неожиданно резко вдруг произнёс мой собеседник.
– Кого? – я спросил скорее удивлённо, нежели резко.
– Ну не совсем тут, конечно… – несколько поумерив свой пыл, сказал благообразный еврей, представившийся мне в ресторане Марком Абрамовичем. – Этот мост был построен уже после войны, а до неё он был другим. Но место, место, молодой человек, то же самое! – произнеся это, он опять заметно оживился.
– И всё-таки, Марк Абрамович, вы так и не сказали, кого именно здесь видели, – решил вернуть я его к ускользающей нити разговора. Не то чтобы мне стало интересно, хотя, как я уже успел убедиться в ресторане и после, рассказчиком Марк Абрамович был замечательным.
– Мою любовь, – тут он почти что заплакал, хоть и удержался на этой грани «почти». – Её звали Циля Флаксман. Она была из богатой еврейской семьи и жила на Жемайтской. В отличие от других евреек у неё были пепельные волосы. Иногда она закалывала их в пучок и становилась просто прекрасной.
– Мне тоже нравятся женщины с пучком, – тут я нисколько не покривил душой, благо все матери моих детей частенько – в том числе и по моей просьбе – ходили именно с этой причёской.
– Вы меня понимаете, молодой человек, – неожиданно тонким фальцетом произнёс Марк Абрамович и даже начал крутить пальцами пуговицу на моей куртке. – Так вот, именно тут, вечером двадцать первого мая сорок первого, она и подарила мне своё колечко…
– А что было потом? – не то чтобы мне стало интереснее, просто надо было хоть что-то сказать в ответ.
– Не потом, а до того, молодой человек, – поправил меня мой собеседник, – до того. А было вот что: я был не красавцем, а скорее вполне себе среднестатистическим еврейским молодым человеком из Вильно. Мой отец был ювелиром, хотя и не особенно богатым. Это, собственно, и спасло его при приходе Советов – он как-то ухитрился через своего брата-коммуниста записаться пролетарием, потому нас и не тронули. Я даже без проблем вступил в сороковом году в комсомол. Другое дело Цилечка: она была из весьма богатой, даже по вильнюсским меркам тридцатых годов, семьи. Ничего ортодоксального в ней не было – она даже любила спорт и ходила в «Маккаби». Как её отец ухитрился договориться с большевиками – не
