обус ушел буквально из-под носа. Нужно было или оставаться ночевать в гостиничке при станции, или идти пешком. Филипп решил пешком.
Он вышел за дома, прилепившиеся к станции, и остановился на развилке. Одна дорога уходила влево – дальняя автобусная, по ней часов двенадцать надо идти. По правой же тележной всего за четыре-пять можно дошагать. И Филипп повернул направо.
Не успел пройти и двух десятков метров, как его окликнули:
– Эй, ты куда?!
Филипп обернулся. На него с развилки смотрел какой-то старичок:
– Ты куда идешь? Заблудился что ли?
– Нет, не заблудился, – покачал головой Филипп. – Домой я возвращаюсь. Через Грюндерфилд.
Старичок тоже покачал головой:
– А я думал, заблудился. – Потом почесал затылок и добавил: – Давно с той стороны никто не появлялся. Может, и нет там уже никакого Грюндерфилда.
Филипп на это только пожал плечами и, развернувшись, снова зашагал. Как это нет Грюндерфилда? Был ведь. Всегда был. И Филипп его своими глазами видел. Только очень давно.
Сестренка тогда была совсем маленькой. Чтобы у матери было меньше хлопот, отец брал Филиппа с собой по делам и в соседние деревни, и сюда на станцию. И вот, как-то раз здесь они также упустили автобус и решили пойти пешком.
Филипп помнил, что они долго стояли на этой самой развилке, а потом отец вздохнул и решительно махнул рукой:
– Пойдем через Грюндерфилд.
И им тогда также смотрели в спину. Только не один человек был. Собралось у развилки несколько семейств, живущих в домах при станции. И все переглядывались, перешептывались:
– В Грюндерфилд идут… Через Грюндерфилд… За Грюндерфилд…
А Филиппу было жутко интересно. Грюндерфилд… Это странное словечко иногда произносилось в их деревне. Но всегда как-то неясно, как-то в сторону, как будто и не произносилось вовсе.
Пацаны расспрашивали друг друга, что же это такое – Грюндерфилд, но никто ничего толком не знал, потому что взрослые на вопрос о Грюндерфилде просто молчали или отмахивались:
– Подрастешь – узнаешь…
И вот они шли с отцом в этот самый Грюндерфилд. Через Грюндерфилд. За Грюндерфилд.
Сначала долго шагали вдоль самых обычных полей. Пшеница. Овес. Греча… Потом впереди показались обычные же дома. Как и у них в деревне. Рубленные. Со ставнями на окнах и с дощатыми крышами. Такие же серые от дождей и ветров.
Как только подошли к Грюндерфилду, отец крепко взял сына за руку. Филипп был не против, хотя уже и не считал себя маленьким, чтоб его так вели. Он не собирался отстать или сойти с дороги. Филипп смотрел по сторонам, но не было там ничего интересного среди этих домов. И никого не было. Ни одной души они не заметили, пройдя через весь Грюндерфилд. Ни взрослых на улице, ни детей. Ни даже собаки спящей или кошки облезлой.
И еще в Грюндерфилде было удивительно тихо. Не мычали коровы и не блеяли овцы. Не кудахтали куры и даже не чирикали воробьи. Как будто все живое покинуло этот поселок. Ушло, уехало по этой вот местами заросшей тележной дороге.
Филипп был очень разочарован. Дома уже остались за спиной, и он все оборачивался, выкручивал шею, чтобы приметить хоть что-нибудь, о чем можно было рассказать пацанам, чем можно было бы похвастать. Попытался даже замедлить шаг, но отец тут же начинал чуть ли не тащить его за собой.
– Мне больно, – пожаловался сын.
Но отец как будто не слышал и продолжал крепко сжимать детскую руку. Он отпустил Филиппа, лишь когда они ушли далеко за Грюндерфилд, когда миновали лесок и оказались на дальних полях своей деревни. Только тогда отец обернулся, и еще вздохнул, и, кажется, улыбнулся:
– Вот мы и дома.
А Филипп не улыбался. Он был разочарован Грюндерфилдом и еще у него с болью начала отходить онемевшая пережатая рука.
Мать встретила их на пороге дома:
– А я уже и не ждала вас сегодня. Автобус-то последний давно пришел. Как же вы добрались?
Отец замешкался, а Филипп гордо задрал голову:
– А мы пешком. Мы через Грюндерфилд.
Мать испуганно всплеснула руками. Засыпая, Филипп слышал, как она ругала отца. Но за что? Они ничего не сделали. С ними ничего не случилось. Они же так старались попасть домой пораньше…
На следующий день Филипп приставал с расспросами о Грюндерфилде и к отцу, и матери, но они на эту тему разговаривать не хотели:
– Иди лучше на улицу с ребятами поиграй.
Когда же Филипп пошел со двора, отец окликнул его и добавил:
– И
